Малиновый пеликан

Как я вам уже докладывал, я по-ихнему иногда, когда очень прижмет, немного кумекаю. Поэтому, увидев надпись на автобусе, я сразу понял, что это и есть тот самый пресловутый Госдеп, о котором я так много слышал, точнее, его мобильный филиал. Надо же, прямо на нашей московской улице стоит, и непонятно, как это допускают ФСБ и полиция! Может быть, правду тот псих, выдававший себя за депутата, говорил, что страна наша оккупирована американцами? Тогда и передвижному госдепу в Москве нечего удивляться. Не удивился я и стоявшей к нему очереди мужчин и женщин жалкого вида, все в майках с портретами американского президента, некоторые с американским флагом, а другие с надписями на груди: «I love America», «I love American cookies» («Я люблю американское печенье») и «Obama is great!» («Обама велик!»), но все в одинаковых бейсболках, на которых на каждой по-русски написано: «Иностранный агент». Я было пригорюнился, подумав, что мне такую очередь не выстоять, но тут кто-то меня узнал, шепнул следующему, и по очереди прошел шелест: люди из уст в уста передавали мою фамилию, а потом все повернулись ко мне, стали мне аплодировать и предложили пройти без очереди. Не скрою, все-таки иногда приятно быть узнаваемым. Не только по причине естественного тщеславия, а еще и потому, что, благодаря моей известности и репутации, люди довольно часто оказывают мне всякие полезные знаки внимания, порой даже уступают место в метро. Тем более приятно было внимание моих заведомых единомышленников в том смысле, что я, хотя формально и не считаюсь иностранным агентом, по существу давно им практически являюсь, распространяя провокационные слухи, что там люди живут лучше, чем здесь. Но прежде, чем воспользоваться великодушием стоявших в очереди, я задал им общий вопрос по поводу Крыма, и только после того как они хором ответили: «Не наш!» – я двинулся вперед, и у входа в автобус столкнулся с выходившим из него солидным мужчиной с окладистой седоватой бородой, в старинном демисезонном пальто с мерлушковым воротником. В руке у него была толстая, тяжелая трость с набалдашником в виде собачьего черепа. Лицо его было мокрым, очевидно, от слез. Должно быть, с ним что-то случилось. Мне показалось, что этого человека я где-то видел, то ли живьем, то ли в кино, то ли по телевизору, точно сказать не могу. Я даже хотел с ним поздороваться, но замешкался, не зная, как правильно ему сказать, хеллоу или здрасьте, но он от меня отвернулся, лицо прикрыл свободной от трости рукой и быстро зашагал в сторону заросшего сорной травой пустыря. Мне стало очень любопытно, что он в микроавтобусе делал, кто довел его до слез и почему. Я по старой привычке оглянулся вокруг, не следит ли кто за мной, но ничего не понял, потому что среди этих нежелательных иностранных агентов могли быть и желательные отечественные, которые стоят здесь под видом нежелательных иностранных. Короче говоря, в полном недоумении я быстро юркнул в эту машину. Там, смотрю, тепло, уютно, откуда-то льется тихая музыка, перед низким столиком вроде журнального в мягком кресле сидит высокий человек в оранжевых джинсах и такого же цвета футболке с электронной сигарой во рту и стаканом виски в руке. Такое ощущение, что я где-то его уже видел – весьма частое, надо заметить, у меня ощущение… То ли на каких-то карикатурах сороковых годов прошлого века я видел этого, в оранжевых этих штанах, то ли живьем… Вижу, на правой стороне груди у него бейджик. И имя знакомое: Джонсон энд Джонсон.

– Хеллоу, – говорю ему, – мистер Джонсон энд Джонсон. Хау ар ю тудэй…

– Хай, – отвечает, не вынимая изо рта сигары. – А вы, собственно, кто?

Я назвался, ожидая, что он ахнет, всплеснет руками: «Как же, как же! Какая честь!» А то и признается, что читал в переводе «Зимнее лето». Он, однако, и ухом не повел, но поинтересовался сквозь зубы:

– Хай! Вот ар ю лукинг фор?

В том смысле, что вы, мол, здесь потеряли?

– Да ничего, – говорю, – просто зашел поздороваться и узнать, не найдется ли для меня какой-нибудь работенки.

– Что, – говорит он, – вы имеете в виду?

– Ну вот, – говорю я, – слышал, вы всяким оппозиционерам так называемым, ну тем, которые родину нашу вам продают, ходят на марши предателей, Государственную думу называют Государственной дурой, ругают первое лицо нашего государства и смеются над вторым, вы им вроде за это платите много денег. Ну так, может, и мне что-то подкинете?

Он так насмешливо на меня посмотрел, пожевал кончик сигары, отчего она заискрилась, и затрещала.

– А вам-то, – говорит, – за что? Вы что для нас можете делать?

Темный человек! Ничего про меня не знает! Пришлось объяснять:

– Да что хотите. Могу подрывать основы, наносить урон престижу, ослаблять боевой дух, сеять панику и высмеивать все, что на глаза попадется.

Тут этот двойной Джонсон оживился, сказал, что его можно звать просто Джон и даже виски предложил.

– Вам, – говорит, – с водой или cо льдом?

– Просто виски – говорю, – двойную порцию.

– Хорошо.