Малиновый пеликан

– Революция, это когда много люди выходят на улицу, жгут покрышки, бьют стекла, бросают коктейл Молотов.

– Да, знаю, знаю, видел по телевизору. А при чем тут – я хотел бы или не хотел?

– Если бы вы захотел произвести и возглавить в вашей стране революция, мы вам поможем. Мы сами не можем вмешать себя в ваши внутренние дела, но если вы будете произвести революция, мы будем вам охотно помочь сзади.

Не могу передать, какая буря поднялась в моей душе! Мне сразу стало и жарко, и холодно, и пот выступил на ушах. Я сел на стул и попросил налить мне еще бурбону. Он налил полстакана. Я выпил залпом и на всякий случай спросил определенно:

– Вы хотите, чтобы я устроил в своей стране революцию?

– Но мы вам будем заплатить.

– Но вы же понимаете, что я не по этому делу. Я не революционер. Я могу только словами… бла-бла-бла, и ничего больше.

– Напрасно скромничаете. У вас еще недавно за, как вы говорите, бла-бла-бла большие сроки давали, и есть надежда, что скоро опять будут давать.

– Это все возможно, – согласился я. – У нас слово ценят. У нас за слово иногда даже убивают. Но революция в своей стране… Нет уж, вы меня на такое дело не подбивайте.

– Но мы вам будем очень хорошо заплатить.

Я предполагал, что не соглашусь ни за какие деньги, но все же поинтересовался – из чистого любопытства:

– Сколько?

У него на столе была стопочка квадратных листков бумаги для заметок. Он взял один листок, написал число и показал мне. Ух ты! Я аж присвистнул от изумления. Но все же уточняю осторожно:

– Это в деревянных или в зеленых?

Он усмехнулся.

– В любых, какие вам нравятся.

Если б вы видели эту сумму, у вас бы тоже голова закружилась. Я думаю, что если такие деньги предложить любому из наших патриотов, хоть Семигудилову, хоть Полканову, да хоть Буги-Вугину, они бы согласились немедля.

Я решил уточнить: а какую, мол, вам революцию – розовую, оранжевую… или? Джон сказал: любого цвета, лишь бы была настоящая, с баррикадами, булыжниками, покрышками и коктейлями Молотова.

– Хорошо, – говорю, – в принципе, я не против. Но с кем революцию делать? Я, конечно, и один могу выйти…

Джон поморщился.

– Один, – заметил он, – это не революция, а одиночный пикет. Вы должны вывести на улицу не себя одного, а весь русский народ.

– Ха, – говорю, – легко сказать народ. А где я его возьму?

– Как где возьмете? У вас в стране сто сорок шесть миллионов. Если хотя бы половину вывести на площадь…

– Так это ж, – говорю, – не народ, а население. Оно на площадь не выходит. Оно когда не на работе, дома сидит, пьет водку и таращится в телеящик.

– У вас в соседней стране такое же население.

– Там не население. Там народ. Он чуть что, на майдан выходит и свергает неугодных правителей. У них, ненормальных, одного человека убьют, так они всем народом волнуются.

– А у вас?

– А у нас волнуются только сетевые хомячки. Надевают белые ленточки, гуляют, улыбаются друг другу и надеются, что власть от их улыбок немедленно рухнет. А чтоб население стало народом, чтобы зашевелилось, возмутилось, его надо очень сильно разозлить или обидеть.

– Вот и займитесь этим. Вы же умеете и злить, и обижать, как я слышал.

Ага, все-таки слышал! А делал вид, будто не знает, кто я такой. Ладно, сделаем вид, что я проговорки не заметил. Объясняю, что талант мой не столь универсален, как ему, может быть, кажется.

– Злить и обижать я умею не всех. Власть имущих сколько угодно, но народ, это уж, извините, для меня святое.

– Но я же вас прошу сердить не народ, а население. А когда оно станет народом, тогда и без вас рассердится.

Я не мог не признать, что логика в словах Джонсона энд Джонсона есть. И она мне, когда я еще раз взглянул на написанные им цифры, показалась достаточно убедительной.

Мы ударили по рукам, составили протокол о намерениях, и Двойной Джонсон предложил выпить за успех двойное виски. Что мы и сделали. После чего я попросил выплатить мне аванс. Он сказал, что аванс они не дают, а оплачивают всю работу аккордно после ее завершения. Это мне не понравилось. Мои издатели обычно не любят слово «аванс», считая его каким-то не нашим. Всегда предлагают вместо аванса роялти, то есть проценты, которые я получу потом с каждого проданного экземпляра. Но я-то знаю, что потом, когда спрошу про роялти, они мой вопрос пропустят мимо ушей и сделают вид, будто слово «роялти» тоже им кажется чужеродным.

Я входил в автобус, а вышел как будто из какого-то здания. Вышел-то вышел, но дальше идти не смог, потому что путь мне преградили преклонного возраста тетки, которые перед подъездом здания стояли широким полукругом со злобными лицами и картонками, на которых было написано что-то вроде: «Майдан не пройдет!» «Yankee go home», «НАТО – ГОВНАТО», стишок: «Нам даже редька или репа вкусней печенек от госдепа», «Обама, руки прочь от моей пенсии!»

И среди этих теток, я смотрю, стоит… кто бы вы подумали?.. наша Шура с картонкой, на которой написано: «Обама – чмо!»

Увидела меня, удивилась, перепугалась, стала прятаться за спину своей соседки.

Я, естественно, шагнул к ней, соседку отодвинул и говорю:

– Ты что здесь делаешь?