Мальинверно

– Как настоящий моряк, – сказал он с гордостью. – Скажите на милость, для чего он мне сдался?

Он повторил то же самое, когда мы втроем подошли к яме:

– Скоро мы воссоединимся, ибо небеса… – он произнес именно это слово, – небеса сделали нас цельными, нас, деревья, все вещи вокруг, и когда отпадает кусок, считай, что и целое вскоре разрушится.

Я смотрел в землю и думал о точности сказанных слов. Если тело начинает распадаться на части, долго ему не протянуть, как если бы эти части притягивал магнит, соединяющий все детали в единую систему; возможно, это работает точно так же по отношению к волосам, которые мы теряем, к отмершим клеткам эпителия, к обрезкам ногтей, как если бы тело было большим магнитом, притягивающим свои осколки, ибо в теле нет бесполезных частей, как нет ничего бесполезного и в жизни. Может ли система утратить частицу себя и оставаться прежней? И что, собственно, мы теряем? Только лишь то, что отслаивается, отпадает, исчезает? Или также то, чего мы не видим? Мысли, например, ощущения и чувства, – разве они не являются составляющими нас частями наподобие волос или обрезков ногтей? Воспоминания, в которых заключена вся наша жизнь, не являются ли и они частями нашего тела, теряющимися по пути, их ампутирует время и выкидывает на помойку забытой жизни, где валяется и все то счастливое, что у нас было.

Разве в свете закона притяжения нельзя прочитать историю Ахава и причину его гибели, его нога в чреве кита примагничивала, притягивала, влекла его к себе с невидимой, но необоримой силой?

Видя, как металлическая урна опускается в могилу, видя широкие плечи Боньятуро, чувствуя, как западный ветер надувает одежду, как над нами кружатся птицы, мне и впрямь показалось, что мы хороним ногу великого капитана.

– Я закончу, – сказал я рабочему, взявшему лопату, чтобы засыпать маленький гроб.

Марфаро перекрестился: находясь постоянно рядом со смертью, он привык осенять себя крестным знамением.

– Могу подкинуть вас на мотокаре, если хотите, – сказал он Боньятуро.

– Иду, – коротко ответил моряк.

Их двоих и рабочего я проводил до ворот, потом направился в покойницкую, куда из библиотеки принес самую старую из трех имеющихся у нас книг «Моби Дик», инвентарный номер АЛ ГМ 01.

Чего только не кладут в гробы и могильные ямы: распятия, монеты, четки, статуэтки святых, записки с просьбами, шляпы. И Библии. В огромных количествах. Тогда почему бы так не поступить и с романом Мелвилла, который мог быть одной из пророческих книг Библии и который можно было бы разместить между пророками Авдием и Ионом?

Вернувшись к ампутированной и усопшей ноге, ожидавшей погребения и не чаявшей воссоединения в ближайшем будущем с оставшимся телом, я положил на ее металлическую урну экземпляр «Моби Дика» для достойного погребения.

Взял лопату, стал засыпать землей, но тут остановился. Чего-то не хватало.

Вернулся в покойницкую и среди предметов, стоявших на полке, отыскал белое перо. Тот, кто подобрал его и принес, похоже, хранил его из-за размеров – перо настолько большое, что могло быть пером чайки или альбатроса. Перо.

Древние египтяне считали, что каждый покойный проходил проверку на вес своего сердца. На одну чашу весов клали сердце, на другую – перо. Если перо оказывалось тяжелее, сердце покойника было чистым.

Я взял перо морской птицы и бросил в могилу с пригоршней земли, потому что если этой культе уготовано быть в аду, то она принесет туда частицу неба.

На следующий день, когда до трех оставалось пять минут, я вышел на балкон библиотеки понаблюдать за входом Святого Акария. Не знаю, почему за день до этого я сообщил девушке из отдела траурных объявлений все подробности похорон. Может, чтобы похороны выглядели как настоящие, может, чтобы закинуть в океан наживку, которую заглотит другой такой же фантазер, как я, может, это был вневременной способ почувствовать себя не столь одиноким или, может, потому, что я думал о женщине в черном. Я подождал двадцать минут, но никто не пришел. Я закрыл ставни, укрылся от солнца и вернулся за письменный стол.

15

Любовь и жизнь всегда происходят не здесь, а в каком-то другом месте.

Но это «другое место» было настолько близко, что я обманывал свое тело, состоящее из мышц и нервов, иллюзией осуществимости, таявшей ближе к вечеру в анонимности ночной темноты.

Возвращаясь загоревшим из ночных путешествий по экзотическим странам, находившимся вовсе не здесь и напоминавшим картинки из туристических буклетов, я просыпался с осознанием, что сегодняшний день будет похож на все остальные, что будут снова ожидания и мечты, связки ключей, отпирающих ворота, прочтенные и возвращенные на место книги, череда поступков и жестов, как вывешенные на просушку простыни, которые в лучшем случае развевал западный ветер или сирокко, и они на мгновение пьянели от движения, ибо потом целый день им предстояло висеть, болтаясь на веревках и предлагая тень всем, кто искал защиту от солнца.