Мальинверно

И пока я рассматривал могилы и кожу, протершуюся на туфле, а Маргарита исчезала из поля зрения, чтобы предаться отчаянию, я подумал о кладбище боли, о рядах могильных надгробий, где вместо дат могли быть приведены причины страданий: из-за потери любви, из-за отца, которого никогда не знал, из-за гибели брата, утонувшего в реке, из-за того попросту, что ошибся в жизни.

34

Волосок выпал, и Финторе умер. В предсказанное им утро. Тело его обнаружили в доме, где он лежал на кровати в черном костюме со сложенными на груди руками. Тимпамара не могла в такое поверить. Они всю жизнь над ним издевались, а что же получается теперь? Раньше могли говорить о знаках, предчувствиях, предсказаниях, верованиях разного рода, но сейчас был непреложный факт: у Финторе Бовалино на руке оторвался волос, и он умер. Как когда льет дождь и цветы опускают головку, как когда закрываешь глаза и ничего не видишь, как когда одна нога короче, и поэтому ты хромаешь. Действия и их последствия. Действие и последствие, две составляющие одного события.

Не произнесен был только один вопрос из-за боязни показаться смешными, вопрос, который, однако, тревожил умы обитателей Тимпамары: а что если он был прав? Ведь бывают же люди с врожденными болезнями? Что странного, если в маниакальном строении несовершенного человеческого механизма наступило минутное помутнение, которым воспользовалась какая-то хромосома, породившая на сердце волос, который вырастал на одну триллионную долю метра с каждым дыханием, с каждым ударом сердца, пока не дорос до руки и не вылез наружу? В истории людей такое изредка встречалось: мой тезка, например, убил Орилло, похитителя Дамиаты, из которого он бы не смог вынуть душу, пока у того рос заколдованный волос, и тот же Птерелай, царь Тафийских островов, был бы непобедим, покуда у него рос золотой волос; красавица Дидона, развеянная по ветру из-за того, что из копны ее белокурых волос выпал один волосок, или Лаура, у которой Смерть триумфально похитила ореол ее золотистых волос. А теперь и Финоре Бовалино встраивался в ряд незаконченных и неполноценных, жизнь которых висела на волоске. И никто бы об этом не узнал, ибо ни в одной книге не будет изложена его история, а ведь рассказанные или написанные истории много для чего могут пригодиться: утешить сердца, разбудить воображение, расширить кругозор, развить интеллект, заострить мысль, утешить боль, убить время, остановить его, отвлечься, сконцентрироваться, узнавать других и себя, чувствовать, сличать, выделять, спрягать все глаголы мира, но главное, помнить и перечислять имена персонажей.

Когда я пришел отпирать ворота, Караманте стоял уже там.

– Что в такую рань?

– Сегодня будем снимать целый день, поэтому хочу воспользоваться свободной минуткой. Задержусь, самое большее, на час. Мы подходим к концу, не хочется терять понапрасну время. Я чувствую, что тут еще много чего можно записать.

Пока он настраивал звукозаписывающий аппарат, а я смотрел, никто ли не наблюдает за нами, я увидел Офелию. Она была в тридцати шагах от нас и смотрела не отрываясь.

– Увидимся позже, – сказал я Караманте и направился к ней.

Поздоровался, но она упорно продолжала смотреть на звукооператора. Ей это было свойственно, она обращалась со мною так, словно доверительных отношений у нас с ней никогда не было, словно она забывала слова, которые мы шептали друг другу, и эти перемены в ней путали меня, я не знал, как себя с ней вести. Два дня назад она обнимала меня, заставляла клясться, что никогда ее не брошу, а сейчас вела себя как будто мы только что познакомились.

– Кто этот человек?

– Его зовут Исайя, он – приезжий.

– Я всегда его вижу с этой огромной сумкой.

– Он работает в кино, записывает звуки и шумы.

– На кладбище?

С ней я мог быть откровенным.

– У него необычное хобби.

– Необычное?

– В том смысле, что он записывает голоса мертвых.

Офелия посмотрела на меня подозрительно.

– И они существуют?

– Не знаю… но он убежден, что существуют.

Выражение ее лица изменилось, и я представил, о чем она сейчас думает, о чем бы хотела спросить, поэтому я чуть было не опешил, когда она повернулась ко мне спиной и заявила:

– Я тороплюсь к матери.

Я не знал, что делать: идти за ней или оставить ее в покое, как подсказывал ее тон. Через пару метров она остановилась, стояла и молчала, словно ждала, когда я приближусь. Я пошел за ней, привязанный к ней, как репейник, цепляющийся за одежду.

Мы молча подошли к могиле Эммы, и там, не двигаясь с места, Офелия заговорила безостановочно, без передышки.