Мальинверно

– Какой же смысл смотреть музыкальную комедию, если ты терпеть не можешь пение?

– Тоже правда. А ты любишь кино?

– Да.

– Сходим как-нибудь вместе?

– Да.

Я снова улыбнулся и теперь уже первый сжал ее руку.

– Мне многое хотелось бы сделать с тобой вместе.

– Мне тоже, – сказала она и пристально посмотрела мне в глаза.

Последовало молчание, потом на ветру заколыхались ветви, потом Еврипид Белькастро пересек дорогу, усиленно жестикулируя, потом издалека послышался треск разбитого стекла, потом подъехал автобус.

Мы вошли.

– Нам нужен сумасшедший дом, подскажете, где выйти?

Водитель кивнул. Я последовал за Офелией, которая направилась в дальний конец автобуса, подальше от взглядов шофера, который пялился на нас, глядя в зеркало заднего вида. Она захотела сесть у окна.

– Я всегда здесь сажусь, – сказала она, приоткрыв щелочку своей будничной жизни.

Я смотрел вперед, время от времени пересекаясь со взглядами надоедливого водителя.

– Тогда ты такой же, как я, – сказала Офелия.

– В каком смысле?

– Ты тоже не любишь выслушивать чужие сны.

– Твой мне хотелось бы послушать, но боюсь оказаться навязчивым.

Она смотрела в небо, я – на ее отражение в стекле.

– Мне приснился ты. Странный сон, значит, вещий. Я была в свадебном платье, наверное, мы должны были пожениться, но мы плутали по лесу, потом ты вдруг исчез, я бросилась тебя искать и вижу – ты сидишь на верхушке дерева. Не можешь сдержаться от смеха и не видишь, что ветка под тобою трещит, а когда она отвалилась, то упал не ты, а я, бесконечное падение, но когда я должна была расшибиться, ты поймал меня в объятия и мы продолжили гулять по лесу… – Последовала пауза. – Наши сны, наверное, такие же, как у писателей, мы их рассказываем, когда нечего сказать, просто убиваем время. Стратегия отвлечения. Переворачивай страницу, – сказала она с намеком на улыбку.

– А было бы неплохо.

– Что?

– Сон. Мне понравился. Возможно, он выражает твой страх и мое желание, кто знает? Трюки надо сперва разгадать, чтобы понять, что это – трюки.

Офелия снова уставилась в небо.

– В свадебном платье ты, наверное, волшебная красавица, – добавил я в завершение, надеясь, что она видит собравшиеся в небе облака, напоминающие шлейф невесты, прямо над нашими головами, как благословление, как конец междоусобицы между запросами мужчины и ответами вселенной.

Вдалеке показались полоски моря, а потом мы поехали вдоль него. Это указывало, что мы приближаемся к Маравакате, где находился сумасшедший дом. Офелия смотрела на море, как дети на карусель.

– Я никогда не была на море, – сказала она. Мне показалось это невероятным. – А ты?

– Я – да. В детстве у нас была утлая лодка, мы плавали каждое лето, пока не умерла мама…

Это было как пощечина – внезапное воспоминание о веселых летних каникулах, погребенное невесть где вместе с грудой счастливых детских дней. Слишком больно на этом задерживаться.

Промелькнул дорожный знак с названием города, я стал оглядываться по сторонам на случай, если водитель забудет нас предупредить. Почти в конце города, когда мне уже казалось, что мы проехали свою остановку, автобус затормозил.

– Вам выходить, – сказал водитель, повернувшись в нашу сторону.

– В котором часу вы поедете обратно? – осведомился я, прежде чем выйти.

– Представления не имею, там есть расписание, сами разберитесь, – показал он на электрический столб, к которому было прибито объявление.

Первым делом мы решили справиться с расписанием. Автобус отъехал.

– Если успеем, можем сесть на двенадцатичасовой, – сказал я Офелии, которая меня не слушала, а всматривалась в громадину психиатрической больницы.

В Калабрии ее знали все. Не было ни одной семьи, которая так или иначе не была бы связана с этим учреждением, многие по личному поводу, другие – по поводу родных. Располагалась она на окраине города, на его границе, где обычно устраивают кладбища. Глядя на ее высоченные стены, как на борта трансатлантического лайнера, я представил ее современной версией “Narrenschiff” – корабля дураков, родившегося из союза воды и безумия.

– Попытаемся, – сказал я, беря Офелию за руку, ощутив пробуждающуюся в ней боль сиротства.

Поднялись по лестнице, тоже внушительной. В вестибюле слева была привратницкая. Я подошел один и спросил, к кому обратиться за сведениями о родственнике, который одно время был здешним пациентом. Привратник направил меня в архив, первый коридор налево, предпоследняя дверь направо, там будет табличка на двери.

– Я здесь уже была, – сказала Офелия, узнавая знакомые места.

Я постучал в дверь, ответили: войдите.

Человек за стойкой сложил газету, которую просматривал у окна, и приблизился.

– Слушаю вас.

Мы с Офелией посмотрели друг на друга.

– Нам нужна информация о человеке, находившемся здесь на излечении.

– Но дама, если не ошибаюсь, уже запрашивала, мы все обыскали, но ничего не нашли.

Я вспоминал рассказ Офелии, нет ли в нем хоть малейшей зацепки, вспомнил про человека, который увидел ее в слезах, женщину в прачечной, узнавшую Эмму, она назвала ее «немая», неизвестная, которая молчала. И тут меня осенило.

– А как обстоят дела с безымянными?