Мальинверно

– Я посмотрела ей в глаза. Взгляд совершенно искренний. Она побледнела, присела, обхватила лицо руками и спросила, как я узнала. Она была со мною откровенна. В ту минуту я могла задавать ей любые вопросы. Моя мать была сумасшедшей? Отвечай! – заговорила она снова как будто с тетей. – Она ответила, что нет, что она никогда не подавала признаков безумия, но я читала в ее глазах, видела, когда они застывают и, повысив голос, спросила, неужели моей матери никогда не было плохо? Вначале она отрицала. Потом поневоле заговорила. Усадила меня напротив, взяла мою руку и стала рассказывать, что мама моя с детства существовала в особом мире. В каком смысле, спросила я, в том, что была не похожа на других девочек, ей нравилось проводить время в одиночестве, она жила своей жизнью, играла с воображаемыми подругами, но это обычно для детей, с возрастом это прошло. И вдруг, вскоре после того, как ты родилась, она мне призналась, что опять стала девочкой. Она была на себя не похожа: целыми днями плакала, боялась взять тебя на руки в страхе, что уронит, когда ты начинала плакать, она кричала, что ты умираешь, сидела все время в темноте, никого не хотела видеть. Доктор сказал, что это сильное нервное истощение, что нужно смириться и ждать, удовлетворять все ее прихоти, мы ждали, но все бесполезно. Прошло несколько месяцев и однажды… Был день ее рождения, первый, с тех пор как она стала матерью. В то утро она выглядела иначе. Спросила про тебя, захотела взять на руки и даже принарядила. В середине утра я возилась на кухне, ты спала в своей комнатке, находившейся рядом с ее спальней, вдруг слышу странное затишье, из тех, что предвещают грозу. Я тихонько поднялась по лестнице, вошла к тебе, кроватка пустая, тебя нет. Я помертвела, когда услышала, что твоя мать в ванной читает молитвы. Бросилась к ней. Она стояла, склонившись над полной ванной, ты барахталась ручками, ножками и шла ко дну, захлебываясь. Я выхватила тебя, постучала по спинке и, когда дыхание восстановилось, ты заплакала навзрыд. Ты хотела ее убить, заорала я ей, нет, я хотела только ее искупать, ответила твоя мать, пятясь назад, я хотела только… вдруг голос ее изменился, я хотела ее убить, убить, убить, повторяла она в слезах без остановки, ушла в свою комнату и заперлась. В ту же ночь, пользуясь тишиной, стоявшей в доме, моя мать навсегда исчезла. Я всегда думала, что одного моего существования было мало, чтобы она осталась и жила… Но оказалось не так. Моя мать исчезла в день своего рождения. Догадываешься, что она сделала, выйдя из дома?

– Нет… – ответил я и подумал, что и она не могла этого знать.

– Она вышла и отправилась в сумасшедший дом. Дата ее поступления внизу на клинической карте помечена днем, следующим за днем ее рождения.

Я восхитился ее дедуктивной логикой, но все равно не понимал, какое облегчение ей это приносит. Она как будто читала мои мысли:

– Все это не представляло бы никакого значения, если бы чья-то незнакомая рука не позаботилась уточнить обстоятельства, как она там оказалась. Моя мать явилась лично, пришла в этот город с целью… Как там было написано? Самоизолироваться… Она меня не бросила. Она сообразила, что может причинить мне зло, и чтобы меня уберечь, заточила себя в сумасшедший дом, пожертвовала собой ради меня, понимаешь? Чтобы уберечь меня. Она меня не бросила, – завершила она в слезах.

Я понимал эту сродственную по одиночеству и отчаянию душу, ибо раньше ее прожил иллюзии и двуличность, благодеяние принимал за враждебность, солнечные закаты за сумерки.

Слабая улыбка была внешним выражением моего понимания, которое и тогда, и всегда было компромиссом.

– Благословен день, когда я встретила тебя, Астольфо Мальинверно, хранителя книг, кладбища и защитника побежденных.

Она взяла мою руку и припала с поцелуем, потом приложила ее к груди и держала всю дорогу до конца путешествия, как теплый хлеб, который не должен остыть.

Всю вторую половину дня в библиотеке, с песком на ступнях и в ботинках, я думал об Офелии и ее благодарности, которая, может, превращалась во что-то более серьезное, и, собирая воедино минуты, проведенные с ней вместе, обещания, сближение тел, я не мог не прийти к выводу, что, может, и она думает обо мне в мое отсутствие, ждет не дождется встречи…

Однако на следующее утро она не явилась: я ждал ее, но напрасно, и вся моя уверенность рухнула в пропасть.

Вечером, когда пошел запирать кладбище, я увидел перевернутую ветку кипариса, знак, что она была, и кроме того, на могиле Эммы стоял цветок репейника.

Я убедился, что она приходила на кладбище, зная, что в то время меня там не бывает.

Пошел домой, съел позавчерашнее яйцо и сразу же отправился в кровать, потому что гармония бывает, но очень нечасто.

На следующий день Офелия снова не пришла, но, к счастью, явился Караманте, словно чтобы разогнать мои черные мысли.

Впервые с ним не было записывающего устройства.

Завидя меня, поздоровался.

– Как прошло? – спросил я у него.