Мальинверно

Я сразу подумал о Марфаро и сказал ей об этом.

– Можешь проводить меня к нему, не мешкая?

Она не переставала меня удивлять.

– Разумеется, главное, чтобы он был на месте.

Я запер подсобку, и мы отправились.

Красота идущей рядом женщины и моя торжественная поступь напомнили мне о Маргарите и ее брачной церемонии с Федором. И отчасти я себя чувствовал женихом, особенно когда поворачивался к Офелии и видел, как на ветру трепетал ее кружевной воротничок, травы вдоль дороги и за изгородями были усеяны благоухающими цветами, а люди позади нас составляли свадебный кортеж, из открытых дверей магазинов доносилась музыка, словно звучал орган. Я упивался своими ощущениями и с удовольствием ловил опешившие от удивления взгляды прохожих, воображая шквал завистливых слов, которые неслись мне вдогонку. Мы шагали не в ногу, изредка соприкасаясь, и я делал все, чтобы идти, не отставая от нее.

Марфаро сидел у себя за стойкой и разрисовывал акварелью черно-белую фотографию.

Когда он поднял глаза и увидел сияющее лицо Офелии, он был шокирован. Всмотрелся в нее секунду-другую:

– Но я вас уже видел!

Потом повернулся ко мне с подозрительным и вопрошающим видом, который, к счастью, не вылился в неловкие и неуместные вопросы.

– Моя знакомая хотела бы сделать несколько фотоснимков.

– К вашим услугам, – сказал он и отложил в сторону кисточку и краски.

– Куда нам идти?

– Следуйте за мной, – сказал он и пошел впереди.

В задней части его похоронного бюро была маленькая фотостудия, которую он сам соорудил кустарным образом, простыня вместо задника, по центру табуретка и два прожектора по обеим сторонам.

– Присаживайтесь, пожалуйста! – сказал он Офелии. – Минутку, возьму фотоаппарат. Вы мне поможете? – спросил он, глядя на меня вопросительно.

Когда мы вышли в его кабинет, он взял меня за руку и прошептал:

– Что происходит? Это же мертвая без имени!

Я дал ему знак говорить потише:

– Ее дочь, похожая на нее как две капли воды.

По тому, как он на меня посмотрел, не могу сказать, что он мне поверил. Взял фотоаппарат и мы вернулись в студию.

Офелия отвела от нас глаза, нервно теребила подвеску на серьге, словно это был амулет.

Иеремия прикрутил фотоаппарат на штатив:

– Смотрите на меня.

Офелия приняла позу и выражение лица Эммы.

Марфаро возомнил себя на секунду модным фотографом и сделал с десяток снимков.

Мы вернулись в похоронное бюро.

– Постараюсь проявить их как можно быстрее.

Офелия торопилась выйти оттуда, но и на улице шла быстрым шагом, чего не было по пути сюда, я пыхтел, едва поспевая за нею. Лишь когда мы оказались на пустой аллее кладбища, вдали от домов и посторонних взглядов, она замедлила шаг.

Когда на могиле Эммы я посмотрел на обеих, они отражались друг в друге как в зеркале.

Она прикоснулась к подвескам сережек:

– Это – единственное, что от нее осталось. Ни одной ее вещи в доме, кроме этих серег, и то потому, что они хранились в тетиной шкатулке.

Она сняла серьги, начиная с правой.

– Она мне подарила их на шестилетие. Использовала их, чтобы проколоть уши. Заморозила льдом мочки и проколола серьгами, потому что они заострены на конце, сказала она, но, по-моему, она это сделала специально, мамина вещь должна была проколоть мою плоть. Каждый раз, когда я их надеваю, я испытываю ту чудовищную детскую боль. Это был словно знак – все, что связано с моей матерью, должно приносить только боль.

Она сунула их в карман.

– В детстве я останавливалась перед зеркалом и раскачивала их, как маятник, может, они что-то подскажут, словно в них были заключены все тайны жизни, застывшие, как мошкара в янтаре, которая, может, еще дышит, ибо ей есть еще что сказать.

Лицо ее выражало двоякое чувство: спокойствие и страдание.

– Ты не оставишь нас вдвоем, Астольфо?

– Конечно, конечно, – сказал я, сердясь на себя, что сам не сообразил, – у меня немерено работы.

Она впервые прогнала меня, как паршивого пса, я сник и почувствовал неловкость.

Больше я ее не видел.

Вместо нее пришла Маргарита. Первое, что я заметил, – это ее новые туфли. Последнее время, когда я ее видел, брачный пыл угас, она снова погрустнела. Она не сможет так прожить всю жизнь.

Я уповал, что однажды она проснется и что-то изменится, естественным образом, без чудотворных событий и экзистенциальных прозрений, а просто естественным и постепенным ходом. Спустит ноги на пол и почувствует, что стало легче и пол не такой холодный, а когда посмотрит на себя в зеркало, то увидит дотоле невидимые знаки, разгладит лицо рукой, вернется в комнату и уже не наденет вчерашнюю одежду, брошенную вечером на стул, а откроет шкаф и вдохнет забытый запах лаванды. Вот сейчас на ногах уже новые туфли. Все изменится, все должно измениться. Однажды, в какой-нибудь из дней. Может быть, даже сегодня.

Минут на десять я припозднился с закрытием кладбища. Включил сирену, выждал положенное время и стал уже закрывать замок, когда к величайшему своему удивлению на дороге из города увидел Офелию.

Она мне сразу показалась другой, былой грусти как и не бывало.

– Что стряслось?

– Опоздала на автобус.

Я умолк.

– Не представляю, как вернуться домой.

– Это был последний?