Малюта Скуратов. Вельможный кат

III

Побеги в Литву и Польшу оказались коренной проблемой после начала войны с Ливонией, за спиной которой всегда прятались западные недруги Москвы. Иоанну подобная свобода, основанная на душевных пристрастиях, гордости и экономической выгоде, хуже ножа вострого.

— Если им потакать, отъежчикам проклятым, то недолго на ногах устоим. Явятся они, да не сам-друг, а с полчищами наемников. Сначала поляки набросятся, а потом и немчины, — пророчил Басманов. — Это ведь и ребенку внятно, государь!

На пирушке в узком кругу охальник Васька Грязной, дурачась и сопровождая далеко не безобидные дурачества непристойными жестами, кривлялся:

— Туда-сюда и обратно: тебе и мне приятно! Так это только с бабой в постели. Негоже, государь пресветлый, личным интересом поступаться. А твой интерес народу люб! Он Богом данного повелителя на поругание ни ляхам, ни татарве не выдаст!

— Ты кого учишь, скоморох? — иронически протянул царь. — Не боишься?

— Как воеводе верить, ежели он сегодня здесь, а завтра там? — недоумевал Малюта, неоткровенно пускаясь на выручку приятеля. — Как тайну государеву хранить? На кого надеяться? В чью боярскую избу, государь пресветлый, ни взойди — везде литовский запашок веет. Если к изменникам благоволить, от стрельцов добра не жди.

Малюта, достаточно потолкавшись среди простого народа, прекрасно изучил его не высказанные вслух мысли. Глухо роптали посадские, когда Иоанн простил близкого родственника — князя Василия Михайловича Глинского. Народ московский хоть и легковерен, но далеко не глуп и догадывается, с какого боку беды ждать… Ему беглецы не нравятся. С подозрением люди относятся к князьям да боярам, корни которых теряются в чужих краях. Татарские и литовские лазутчики кишмя кишат и слухи недобрые, как камни здоровенные, разбрасывают. Недавно Малюта взял в застенок коробейника Тишку, показала на него дворовая девка Акулина, а той подружка передала, что ей врал парень на сеновале: мол, сам государь скоро из Москвы в чужую землю от бояр побежит с женой и детьми. Малюта Тишку прижал:

— Не верю, чтобы ты, русский человек, на государя напраслину возводил. Кайся, с чьего голоса поешь? Зачем девке голову морочишь? Тебе что, больше болтать с ней не о чем? Так с чьего голоса поешь?

Тишка вокруг поглядел: на стене кнуты, щипцы да под пятки палачи жаровню готовы подсунуть. Сковородки крупных размеров в ряд висят. На дыбе хомут болтается. Солнышко в оконце каменный пол греет. И так ему жутко стало, что хоть ложись и помирай. Представил Тишка, как все это увиденное внезапно на него обрушится. Упал перед Малютой на колени и завопил:

— Боярин, помилуй! Все скажу! Верным твоим холопом до смерти буду! Отпусти, не казни. У меня старая мать и братьев семь штук. И я молодой еще. Один у них кормилец. Помилуй, боярин!

Тишку трясти стало, зуб на зуб не попадает, подняться с колен не в силах и речь разумную держать не в состоянии. Ударь плеткой — помрет со страха. Малюта уже привык, что при розыске люди и прочно скроенные с виду дают течь, как лодки, медленно погружаются, захлебываясь, и тонут в ужасе, за что придется хватаясь.

— Не бойся, не съем, — усмехнулся Малюта. — Отвечай правду — и уйдешь отсюда на своих двоих. Соврешь, собачий сын, — костей не соберешь.

— Брал товар я, боярин, в слободе за Неглинкой. Платки, нитки, полотно. Гребешки да зеркальца из Риги привезли. Товар дорогой, для боярышень. И черт меня попутал к разговору затейливому прислушаться. Литвак один — имени не сведал — по-нашему понимает. Сказки рассказывает несусветные. И все одна страшнее другой. Там и узнал, что девке соврал.

— Не забыл, где та изба?

— Да что ты, боярин? С завязанными глазами доведу.

Малюта послал стрельцов на поиски литвака. Возвратились они ни с чем. Тишка путал и наконец, отчаявшись, сознался, что про литвака набрехал, а подцепил дурной слух на Пожаре от пьяного кузнеца.

— Литвак жидовин, наклепать на него — греха в том нет, — убедительно объяснил свой поступок Тишка.

Кузнеца по его описанию долго искали — пока не надоело Малюте держать слишком доверчивого любовника в подклети. Велел он на парня накинуть удавку под вечер и спустить тело в реку через секретный лаз. И не одного такого Тишку Малюта с дороги убрал.

Вообще Москва полнилась разнообразнейшими слухами и выдумками. Но в их основе лежали подлинные пристрастия и чаяния черного люда. Тень измены падала на многих, и легко было народ науськать на любого заподозренного. Народ московский был переменчив, однако в главном тверд. Ему хоть Глинские изменники, хоть Воротынские, хоть Шуйские, хоть Оболенские — разбираться долго не станут: убьют. Зато измену за смертный грех почитают. Изменник для них противней дьявола. Малюте не раз доносили, что черный люд клянет бояр, в том числе и за приверженность к иноземному.

— О князьях слава с давних пор идет, — смеялся Басманов, — что, мол, чужая каша им отрава. А они теперь через одного за забор глядят.