Мало избранных

– Аптеки не было, это верно, – мрачно кивнул Бухгольц. – Однако же она была спасением от скорбута, но не язвы. От неё единственным средством обережения нам служило удаление больных от здоровых, но за теснотой в осаждённом ретраншементе сие осуществить не располагал возможностью.

– Значит, припасы по табелям сполна получены?

– Всё сполна, – подтвердил Бухгольц. – Я сверял.

– А цена припасов потраченной на них казне отвечала?

– Сим заведовал капитан Ожаровский, – сухо сообщил Бухгольц.

– Надобно вызвать его ко мне.

– Он убит.

Нестеров засопел, будто на всём ходу влетел в тяжёлый подъём.

– Спрошу прямее, – насупился он. – Имеешь ли обиду на руковождение в закупках персоной губернатора?

– Не имею, – отрезал Иван Дмитриевич.

– Дай мне денежные книги войска на изучение.

Как всякий военный, испытавший себя в бою, полковник Бухгольц был предубеждён против разных штабных служак и штатских казуистов, которые решали судьбы солдат вдалеке от пуль и картечи.

– Не дам, – сказал он. – Верховенство в военном деле принадлежит губернатору, вот у него и требуй.

Нестеров завозился в своей шубе, поворачиваясь как-то боком.

– Слушай, Бухгольц, – заговорил он утомлённо и свысока, – ведь твой Гагарин – вор отчаянный. Ты сам сие ведаешь. Не может быть, чтобы он из твоей казны не покорыстовался. Где вода текла, там всегда мокро бывает. Дай мне денежные книги, пока он их не подчистил. Найду его воровство – с тебя же царь за неудачу спрос убавит.

Иван Дмитриевич едва не зарычал от мерзости этих слов.

– Не честь для офицера свою вину спихивать! – хрипло ответил он.

Он понимал, что ничего хорошего от Петра Алексеевича ему ждать не приходится. Он отступил, и это позор. Царь бил шведов на их земле, взял Гельсингфорс и Турку, в морской битве при Гангуте сам бросился с саблей на абордаж, – а полковник Бухгольц уступил каким-то диким степнякам!.. Разжалованьем в солдаты тут не отделаешься. Государь его повесит.

– Спесью своей ты токмо гагаринское казнокрадство покрываешь! – яростно прошипел Нестеров.

Обер-фискал был прав. И он не просил ничего незаконного или дурного. И всё же в том, о чём он просил, была какая-то низость.

Иван Дмитриевич, проклиная себя, вытащил из-под бумаг на столе журнал учёта денежных трат и бросил Нестерову.

…А с севера опять надвигалась осень, словно весы Вселенной качнулись в другую сторону. По осиновым урёмам в лощинах ползли пятна желтизны, потихоньку вытесняя собою зелень; тайга непримиримо темнела, сплочённо и густо щетинясь; вверх по течению рек подымалась стылая синева; трава полегла; болота и старицы тихо вскипали туманами; в небе рябили гусиные стаи, прощально курлыкая над Алафейскими горами; прибылые волчата учились выть на луну вместе с матёрыми волками. Мир словно освобождался от излишней суеты и тесноты, пустел, стелил постель для будущих холодов.

Матвей Петрович приходил посмотреть, как в последние погожие дни каменщики Ремезова торопливо строят кремль. Завершить всю работу за пару месяцев, конечно, было делом немыслимым, и Семён Ульяныч поставил себе целью просто перекрыть верхи стен пятью-шестью слоями добротного свежего кирпича. Прежняя кладка под временными кровлями обветшала, а новая кладка укрепит её и предохранит от дальнейшего разрушения.

– Хоть на вершок, а вперёд, – дружелюбно сказал Гагарин Ремезову.

– Мёртвому припарки, – тотчас ответил Ремезов.

– Ты не сердись на меня, Семён Ульяныч, – искренне попросил Матвей Петрович. – Меня вон давеча владыка поучал, что не надо, мол, желать сделаться лучше всех. Надо желать, чтобы сегодня ты стал лучше, чем был вчера. А мы – хоть на два ряда – но всё же нарастили стройку. Я добра хочу.

Семён Ульяныч промолчал.

– И о Петьке твоём я тоже скорблю.

Семён Ульяныч шмыгнул носом, дёрнулся, чтобы отойти от Гагарина, но остался на месте. Была в Матвее Петровиче та душевность и щедрость, которая вновь и вновь возрождала доверие к нему.

Когда на Тобольск посыпались обложные дожди, у губернатора снова объявился обер-фискал Нестеров. Николай принёс в канцелярию записку с требованием приватной встречи. Матвей Петрович, предчувствуя очередные козни, пригласил Алексея Яковлевича к себе в дом.

Он встретил фискала в кабинете: сидел, развалясь, в кресле-корытце, и не встал, чтобы поклониться гостю. Нестеров сбросил шубу в сенях и был в кафтане старинного свекольного цвета и прадедовского покроя – прямом и длинном, как труба, с двумя рядами пуговиц от горла до колен.

– Выйди вон, – повелел Нестеров лакею Капитону.

– Выйди, – со вздохом сказал ему и Матвей Петрович.

Капитон затворил дверь кабинета.

– Изучил я расходные книги Бухгольца, – Нестеров говорил свысока, неохотно, словно делал Гагарину одолжение, – цифирь с цифирью сложил, и не сошлось у меня.

– Ну, переложи, чтобы сошлось.

– И так, и эдак перекладывал – всё одно прореха остаётся. Да и не прореха, а дырища огромадная. Сорок тыщ рублей недостачи.