Малуша. Пламя северных вод

Сванхейд молча усмехалась. Она раньше не знала, почем Сигват торгует со своими данниками, но не удивилась открытию. Имея мало земли и большие притязания, он старался выжать как можно больше. Но не смел увеличивать дань, опасаясь возмущения, и пошел на хитрость, благо торговать с далеким царством Греческим лужане могли только через него.

– Здесь на Волхове все царьградские цены знают! – громко ответил всем Вестим. – Мне не верите, завтра у здешних людей спросите. Известное дело, прибавляют на перевоз – это ж на другой конец света везти надо, – но все же не сам-пять. А почему русские люди торговые в Царьграде на царский счет живут? Потому что отцы наши по избам не сидели, а за оружие брались, на рать смело шли и греков били. Ответа сейчас не жду от вас, ответ мне нужен весной, когда буду здесь собирать дружину и в Киев поведу. Насчет куниц, кстати, поговорим еще…

На этом Вестим простился и ушел, втайне очень довольный. Мужик, заступавшийся за Сигвата, невольно разоблачил его плутни, и Вестим не сомневался: уже сегодня у Сигвата заметно поубавится сторонников среди лужан.

– Да я всегда говорил: подлец он и сволочь! – кричали у него за спиной лужане, перебивая друг друга.

– Морда варяжская!

– Где он есть-то? Пусть придет, сам ответит!

Сванхейд подняла руку; Бер крикнул, призывая к тишине.

– Ну что же, добрые люди, – проговорила Сванхейд, – я, признаться, не собиралась звать моего племянника Сигвата на завтрашний пир. Я не хотела даже впускать его, если явится без зова. Но если уж вы так желаете его повидать… если он придет, я прикажу провести его к вам.

* * *

Уже к вечеру в доме прибавилось гостей: явились приглашенные с южного и западного берегов Ильменя. Приехали бояре из Будгоща, из Люботеша. Это были старинные роды, в своих волостях значившие не меньше, чем князья. Таких именитых гостей Беру и Мальфрид полагалось встречать еще на причале, чтобы проводить к Сванхейд в гридницу. К Видяте и его жене Вояне Мальфрид подошла со стесненным сердцем, не зная куда девать глаза. Хорошо, что ее смятение незнакомые люди легко объяснят девичьей скромностью. Боярыня Вояна была приятная женщина, еще красивая, с широко расставленными голубыми глазами. Но лицо ее, хоть и не такое морщинистое, вызывало в памяти Мальфрид лицо Буры-бабы – ее родной матери. Боярин Видята – рослый, остроносый, с продолговатым лицом и сединой на впалых щеках в рыжеватой бороде – был очень похож на своего сына, которого не видел уже более двадцати пяти лет. Подойдя к Вояне и дав ей себя обнять – через Эльгу киевскую они состояли в родстве, – Мальфрид дрожала и не находила слов. Проезжая прошлой зимой с Бером через Будгощ, они не рассказывали о пережитом ею, сообщили только, что Сванхейд пожелала повидать правнучку. Видята и Вояна не знают, что три четверти года Мальфрид была женой их лесного сына. Да и он, Князь-Медведь, давно не сын им.

И после, когда Видята и Вояна уже сидели перед Сванхейд и рассказывали о житье-бытье, Мальфрид не могла успокоиться. Мысли ее метались от Князя-Медведя к Колоску. Вояна перед свадьбой побывала в том медвежьем логове, потом родила сына, и он считался сыном Князя-Медведя. В трехлетнем возрасте его забрали в лес, и для родителей он умер. Глядя на довольное лицо Вояны, никто не подумал бы, что когда-то она горько оплакивала своего первенца. Вспоминает ли она его, гадает ли, как ему живется в Нави? Или она давно смирилась и забыла, как о том, что не под силу изменить?

Одно Мальфрид знала совершенно точно: своего Колоска она не отдаст, приди за ним хоть все медведи, от начала света белого жившие в той памятной избушке.

Взволновали ее и следующие гости, но по другой причине. Выйдя встречать приехавших из другого старого городца, Люботеша, она вдруг увидела среди них знакомое лицо. Мужчина лет тридцати, немного выше среднего роста, плечистый, крепкий, с простым, однако умным лицом и глубокими синими глазами. Вздрогнула от неожиданности и задумалась.

– Это кто? – шепнула она Беру. – Вон тот, чернобровый, с корлягом, в синей шапке?

– Не знаю. Первый раз вижу. Вон те двое – Селинег и Бранеслав, их старейшина, а этого не знаю. Да он по виду из ваших скорее, киевских. Вон пояс в серебре, у нас таких не носят. И корляг у него… йотуна мать! – с завистью протянул Бер.

– Боги! Вспомнила!

Едва Бер упомянул Киев, как Мальфрид вспомнила: в Киеве она и видела этого человека.

– Вот сын мой, Велебран! – радостно говорил им старый Бранеслав люботешский. – Старший мой сын! Десять лет его не видели! С обозом киевским приехал!

Проведенный к Сванхейд, Бранеслав начал заново рассказывать, как обрадовался внезапному приезду в родовое гнездо старшего сына.

– Я уж думал, как на дрова присяду[1], только тогда он и воротится, а он вон какой молодец – того не стал дожидаться!