Малуша. Пламя северных вод

Но вот Мальфрид обошла оба почетных стола и вернулась к своему месту; челядины внесли, подняв высоко на вытянутых руках, еще один короткий стол и поставили его перед сиденьем Сванхейд. Тем временем служанки уже разносили пиво в деревянных ведрах и ковшами разливали в десятки корцов, глиняных кружек, мелких кринок, чаш и рогов, которые им протягивали со всех сторон. Домашних служанок не хватало, помогать на пиру позвали даже скотниц, нарочно для этого вымытых в бане; кто-то из сидящих на полу ухватил Белаву за ногу, она недолго думая замахнулась ковшом, чтобы огреть по затылку, пиво пролилось на троих возле нее…

На доске размером с дверь внесли свинью, которая целые сутки пропекалась в обложенной камнем раскаленной яме; по гриднице поплыл густой запах горячего мяса, расплавленного жира, тертого чеснока, жаренного с мукой и сметаной лука. Гости встретили ее радостными воплями, будто истинное солнце этой ночи, обещавшее кусочек счастья каждому. Сванхейд как женщина, Бер как неженатый парень не могли делить жертву и поднимать чаши на богов, и по просьбе госпожи это взяли на себя жрецы и Вестим. Старик Ведогость поднимал чаши, посадник отделял и рассылал по столам части туши, чтобы каждый старший сам разделил между своими младшими. Большие куски передавали по столам на широких деревянных блюдах, каждый гость клал свой кусок на ломоть хлеба. На столах стояли миски с подливами из меда и масла, чеснока и лука, тертой брусники.

В эти дни словене отмечали Осенние Деды, поэтому и сейчас Ведогость поднял чашу за предков, что послали людям добрый год и хороший урожай – после двух худых. При этом словене вспомнили, чего опасались в середине лета, и все взгляды снова устремились к Мальфрид. Она сидела прямая, невозмутимая, опустив ресницы, и ей так дико было думать: не сообрази она, как спасти себя, ее тело уже давно затянули бы желтые донные пески! Все эти люди сидели бы за столами, пили бы это пиво, ели это мясо, здесь горели бы огни и звучали веселые голоса, а ее уже давно поглотил бы вечный мрак и холод стылой воды! Кости ее стали бы камнем, коса – водяной травой. У Сванхейд сейчас не было бы «молодой Фрейи», а у Колоска – матери…

И тот, еще неведомый гость, что пока никак не проявлял себя снаружи, не ждал бы своего срока выйти в белый свет…

От этих раздумий ее отвлек золотистый перезвон струн, и Мальфрид подняла голову. Дедич встал над своим местом за столом, гусли, извлеченные из чехла, висели у него на груди, а пальцы касались струн.

У Мальфрид будто вспыхнуло что-то в груди, по телу пробежала дрожь. Эти звуки лучами света пронзили полутемную, душную гридницу, полную запахов дыма и мяса. Будто золотые нити, они притягивали в память судьбоносные мгновения минувшего лета: вращение кости на Волховой могиле, поездка на увитой зеленью лодке, когда на голове ее был венок невесты, а в руках – свадебный каравай…

Шум почти мгновенно стих. Гости затаили дыхание. Напев был небыстрый, переливчатый, он исподволь звал за собой, обещал открыть некие тайны. В перезвоне струн угадывалась песня волны, и делалось ясно, что сказание манит в глубины, под тонкий покров солнечных бликов на поверхности реки, где обитает могущественный господин вод.

По лугу, по лугу по зеленому
Ходила-гуляла молода Малфрида Буеслаевна…

Звучный голос певца будто родился из перебора струн и дальше двинулся в путь вместе с ним, увлекая за собой души слушателей. Мальфрид в изумлении раскрыла глаза. Дедич назвал ее имя, но дал ей другое отчество, хотя и знал, что ее отцом был Володислав деревский. И это неспроста, не по забывчивости – певец, хранивший в памяти бесчисленные строки древних сказаний, легко запоминал любую мелочь, когда-либо слышанную, если она имела значение. Дело было в другом. Буеславом звали одного из прародителей словенского племени; назвав Мальфрид его дочерью, Дедич не просто признал ее «своей» для словен поозёрских – он дал ей место в их самых священных преданиях. Сделал ее словенской девой из рода пращуров, свежей веточкой на старом Словеновом дереве.

Как тут в Ильмене вода да всколебалася,
Как тут в озере волна да всколыхалася,
Как выходит грозный Волх, черный лютый змей…

Слушатели содрогались, и каждый видел перед собой черного змея, свивающего блестящие чешуйчатые кольца, его горящие как угли глаза. Мальфрид невольно опустила веки: ее вновь охватило то чувство глубинной жути, которое едва не сгубило ее, пока она плыла от зеленой лодки к берегу. Змеиный шип, свист грозовой тучи слышались в сильном голосе Дедича. И в то же время – неодолимый соблазн. Обаяние мужской силы, притяжение губительной глубины…