Мальвина Бретонская

— Мне просто пришло в голову, — сказал Мэриголд, — что если я попрошу её как о личном одолжении, то не пожелает ли она вновь встретиться с Эдит и убедить её, будто она просто пошутила?

Профессора начало осенять.

— А что, по-вашему, произошло? — спросил он.

— Да… — пустился в разъяснения Мэриголд, — …я так понимаю, что подруга ваша зарубежная встретилась с моей женой и заговорила её политикой, а в результате произошло то, что произошло. Она, должно быть, молодая особа незаурядного дарования; но потеря коснётся лишь одного обращённого, а я мог бы возместить ей это… как-нибудь по-другому.

Говорил он с бессознательной прочувствованностью. Профессора это растрогало.

— Ведь это может означать, — сказал Профессор, — то есть, допуская вообще возможность это сделать — что миссис Мэриголд полностью вернётся к своему прежнему «я» и не станет больше проявлять совершенно никакого интереса к политике.

— Премного бы был благодарен, — ответил Мэриголд.

Профессор куда-то задевал очки, но думается ему, что в глазу у Мэриголда стояла слеза.

— Я сделаю всё, что мне по силам, — сказал Профессор. — Конечно, не стоит на это чересчур уповать. Побудить женщину думать может оказаться легче, чем остановить её, даже для…

Профессор вовремя спохватился.

— Я поговорю с ней, — сказал он; и Мэриголд схватил его за руку и отбыл.

И пора уж была, пожалуй. Полный размах деятельности Мальвины за те несколько недель в разгар лета, пока не вернулся командир авиазвена Раффлтон, наверно, так никогда и не будет раскрыт полностью. Согласно Доктору, всё дело было сильно преувеличено. Есть люди, которые говорят, будто полдеревни было разобрано на части, переделано и исправлено, а потом снова разослано по домам в душевном состоянии, не узнаваемом их родными матерями. Не подлежит сомнению то, что академик Доусон, описываемый обычно всеми, кроме его жены, как «премилый человечек», единственным недостатком которого была неизлечимая привычка каламбурить как в тему, — если таковое случалось — а чаще нет, однажды утром вдруг огрел изумлённую миссис Доусон по голове голландским интерьером пятнадцати на девять дюймов[5]. Тот застрял у ней вокруг шеи, вызывая в памяти библейские иллюстрации головы Иоанна Крестителя, и, чтобы дать ей вытащить голову, рамку пришлось распилить. Что до истории о том, как тётка миссис Доусон застукала его, когда он за бочкой с водой целовался с горничной, то это, допускает Доктор, — невезенье, которое могло постигнуть всякого. Но имелись ли действительно улики, вовлекавшие его в необъяснимое опоздание Долли Калторп на последний поезд домой, — это конечно, вопрос посерьёзнее. Миссис Доусон — сама симпатичная, жизнерадостная женщина, — могла находить Доусона, каким он был сотворён изначально, действующим на нервы; хотя тогда встаёт вопрос: зачем было выходить за него замуж? Но есть разница, как подчеркнула миссис Доусон, между мужем, в котором мало мужчины от природы, и мужем, в котором его слишком много. Отрегулировать такие вещи трудно.

В общей сложности, и по самым завышенным оценкам, мнение Доктора таково, что могло быть где-то с полдюжины человек, сумевших при помощи Мальвины загипнотизироваться до временного умопомрачения. Когда Мальвина, слегка разочарованная, но вполне мило отступаясь от своего собственного суждения в пользу мудрого и учёного Кристофера, дала согласие их «отреставрировать», объяснение его состоит в том, что растратив всплеск неблагоприобретенной энергии, они при первом же намёке откатились назад к своим прежним «я».