Мальвина Бретонская

Ей надлежало, как она хорошо знала, распахнуть дверь и вышвырнуть ребёнка в темноту. Большинство женщин деревни так и поступили бы, а остаток ночи провели бы на коленях. Но кто-то, очевидно, выбирал не наобум. На мадам Лявинь нахлынули воспоминания о её добром муже и трёх рослых сыновьях, которых одного за другим отняло у неё ревнивое море, и, будь что будет, а она не могла так поступить. Маленькое существо всё поняло — это было ясно: оно улыбалось с совершенно знающим видом и протянуло к ней свои маленькие ручонки, дотронувшись до бурой морщинистой кожи мадам Лявинь и растревожив забытые биения её сердща.

Отец Жан — судя по всему, терпеливый, по-ласковому мудрый старик ничего предосудительного в этом не увидел. То есть, если, конечно, мадам Лявинь сможет позволить себе такую роскошь. Вдруг это — добрая фея. Принесёт ей счастье. И действительно, кудахтанье кур теперь слышалось у мадам Лявинь чаще, чем прежде, а сорняков, как будто, стало меньше в маленьком огородике, отвоёванном ею у пустоши.

Весть, конечно, распространилась. Похоже, что мадам Лявинь задирала-таки нос. Но соседи лишь покачивали головами, и ребёнок рос одиноким, люди его избегали. К счастью, хижина стояла в сторонке от остальных домов, и под рукой всегда были огромные луга со своими глубоко упрятанными тайниками. Единственным товарищем в играх был у неё отец Жан. Он брал её с собой в дальние пешие походы по своему раскиданному приходу, оставляя за ширмой чертополоха и папоротника перед уединёнными фермами, куда наносил свои визиты.

Он уже знал, что всё это бесполезно: все попытки матери Церкви выбранить из этой окружённой морем и вересковыми лугами паствы их языческие предрассудки. Он предоставил это времени. Впоследствии, быть может, появится возможность поместить дитя в какой-нибудь монастырь, где оно научится забывать и вырастет добрым католиком. Пока же необходимо жалеть бедное одинокое создание. Может, и не ради одной её пользы; милая малютка с ласковой душой, не по годам мудрая; такой казалась она отцу Жану. Под сенью деревьев или в тёплом убежище, которое делили с ними ласковоглазые коровы, он учил её из того небогатого запаса знаний, каким обладал сам. И нет-нет она поражала его своей интуицией, до странного недетским замечанием. Словно давным-давно знала обо всём этом. Отец Жан кидал на неё быстрый взгляд из-под своих лохматых бровей и замолкал. Любопытно было и то, как дикие твари полей и лесов не выказывали страха перед ней. Порой, возращаясь туда, где он её спрятал, он приостанавливался и недоумевал, с кем это она там разговаривает, а подойдя поближе, слышал топоток улепётывающих лапок или испуганное вспархивание крыльев. У неё были эльфьи повадки, и излечить её от них не представлялось возможным. Часто этот добрый человек, возвращаясь с очередного позднего визита милосердия с фонарём и крепкой дубинкой в руках, останавливался и прислушивался к блуждающему голосу. Он никогда не оказывался достаточно близко, чтобы расслышать слова, и сам голос был ему незнаком, хотя он понимал, что никто другой это быть не может. Мадам Лявинь лишь пожимала плечами. Что она может сделать? Не ей перечить «чаду», будь даже и какой-то прок от запоров да от засовов. Отчаявшись, отец Жан бросил это. И не ему было слишком часто запрещать или читать нотации. Возможно, лукавые нежные повадки свили свою паутину вокруг сердца бездетного бедного господина, заставив его и немного побаиваться. Может, отвлечь её другим! Ведь мадам Лявинь никогда не позволяла ей делать ничего, кроме самой лёгкой работы. Он научит её читать. Она настолько быстро училась, что отцу Жану временами казалось, будто она просто притворяется, что не знала этого раньше. Но он получал свою награду, наблюдая радость, с какой она поглощает излюбленные ею причудливые печатные тома романов и исторических книг, какие он привозил ей из своих редких поездок в отдалённый город.