Малый мир. Дон Камилло

— Здесь важно понять, что за обида была нанесена, — настаивал Христос. — Там же говорится об оскорблении, которое кто-то написал вчера вечером на их партийной стенгазете. Ты вот, когда ходил вчера в табачную лавку за сигарой, не проходил ли, случаем, мимо этой газеты? Вспомни, пожалуйста.

— Ну, в общем, да, проходил, — признал дон Камилло.

— А не случилось ли тебе остановиться и почитать, что там написано?

— Почитать — нет. Так, поглядел немножко. А что, разве это плохо?

— Ну что ты, ни в коей мере. Нужно всегда быть в курсе того, что говорит, пишет, а по возможности, и что думает наша паства. Я спросил, просто чтобы узнать, не заметил ли ты какой-нибудь странной надписи, когда остановился возле газеты.

Дон Камилло отрицательно покачал головой.

— Могу поклясться, когда я там останавливался, ничего странного на листе не было.

Христос задумался и несколько секунд молчал.

— А когда ты отходил от газеты, дон Камилло, ты не видел на ней никакой странной надписи?

Дон Камилло сосредоточился.

— Ну, — сказал он наконец, — если как следует по-думать, сдается мне, что, когда я уходил, на листе в самом деле было что-то накорябано красным карандашом. Прошу прощения, ко мне, кажется, кто-то пришел…

Дон Камилло поспешно поклонился и попытался улизнуть в ризницу, но голос Христа его остановил:

— Дон Камилло!

Дон Камилло нехотя вернулся и, насупившись, встал против алтаря.

— И что? — сурово вопросил Иисус.

— Ну да, — прошептал дон Камилло, — это я нечаянно написал… Написал случайно: «Пеппоне — осел!». Но если б Ты прочел, что там в их газете написано, то и Ты бы…

— Дон Камилло, ты сам не ведаешь, что творишь, а берешься говорить, что сделал бы Сын твоего Бога.

— Прости, я понимаю, что сглупил. Но, с другой стороны, Пеппоне тоже сейчас делает глупость, собираясь опубликовать этот манифест с угрозами, так что мы с ним квиты.

— Совсем вы не квиты! — воскликнул Иисус. — Вчера ты позволил себе обозвать Пеппоне ослом, а завтра его так будет называть весь город! Только представь, как сбежавшиеся со всех сторон люди будут смеяться над глупостью народного вождя Пеппоне, которого они все, между прочим, боятся как огня. А все из-за тебя. Хорошо ли?

Дон Камилло призадумался.

— Так-то оно так, но с точки зрения глобальных политических задач…

— Меня не интересуют политические задачи! — прервал его Христос. — Ас точки зрения христианской любви, дать людям повод смеяться над человеком только потому, что он окончил всего три класса, — это свинство. И виноват в этом будешь ты, дон Камилло.

— Господи, — вздохнул дон Камилло, — скажи, что мне теперь делать?

— Я, что ли, писал: «Пеппоне — осел»? Кто грешит, тот пусть и кается. Сам теперь разбирайся, дон Камилло!

Дон Камилло укрылся в приходском доме и принялся расхаживать там взад и вперед. Ему чудилось, будто он уже слышит, как толпа смеется над манифестом Пеппоне.

— Идиоты! — сердито закричал он.

И повернулся к статуе Пресвятой девы.

— Владычица, помоги!

— Это дело в сугубой компетенции Моего Сына, — шепнула Она, — я не могу вмешиваться.

— Замолви за меня хоть словечко.

— Попробую.

И тут внезапно в приходской дом вошел Пеппоне.

— Послушайте, — сказал он, — политика тут ни при чем. Речь идет о человеке, христианине, попавшем в беду, он хочет спросить совета у священника. Могу я быть уверен, что…

— Я свой долг соблюду. Кого ты убил?

— Дон Камилло, я не убийца, — запротестовал Пеппоне, — я разве что по шее могу надавать, если мне кто-то на мозоль наступил…

— А как поживает твой Либеро Камилло Ленин? — угрюмо спросил дон Камилло. Пеппоне вспомнил, как священник отделал его в день крестин, и повел плечом.

— Дело такое, — пробормотал он. — Оплеухи — штуки летающие. Туда — сюда. Как бы то ни было, вопрос не об этом. Тут у нас в городке объявился негодяй, подлец, Иуда Искариотский с ядовитым клыком. Что бы мы ни повесили на наш стенд за моей подписью, он развлекается тем, что пишет сверху: «Пеппоне — осел!»

— И всего-то! — воскликнул дон Камилло. — По-моему, это не так уж страшно.

— Посмотрел бы я, что бы вы сказали, если бы на вашем расписании служб на протяжении двенадцати недель кто-то писал бы: «Дон Камилло — осел!»

Дон Камилло возразил, что сравнение некорректное. Одно дело — доска объявлений храма, совсем другое — стенд партячейки. Одно дело — обозвать ослом священнослужителя, совсем другое — вождя безумцев.

— А кто это мог бы быть, тебе не приходит в голову? — поинтересовался он, закончив свою речь.

— Лучше бы и не приходило, — свирепо ответил Пеппоне. — Если б пришло, этот разбойник ходил бы сейчас с двумя фингалами, черными, как его душонка. Мерзавец сыграл со мной такую шутку уже двенадцать раз, причем я уверен, это всегда один и тот же негодяй. И теперь я его хочу предупредить: мое терпение лопнуло. Пусть имеет в виду: если я его застукаю, будет землетрясение почище Мессинского[5]! Так вот, я напечатаю манифесты и расклею их по всему городу, чтоб их увидели и он, и его банда.

Дон Камилло сложил руки на груди.

— А я тебе издательство, что ли? — спросил он. — Я-то тут при чем? Обратился бы лучше к типографу.