Малыш для Томы

– Моя тоже постоянно спит, – вступает в разговор Олечка Морозова, – их, видно, опять смесями накормили.

Олечке всё равно, ест её крошечная дочка или нет: она не собирается кормить. Принципиально. Через два месяца хочет выйти на работу в своё модельное агентство, и сложности с лактацией ей ни к чему. Олечка живёт так, как хотела бы жить Кристина: карьера модели, богатый муж, который дал жене денег на собственный бизнес, частые поездки по заграницам, крутая машина, дом за городом и большущая квартира в престижном районе. У Олечки дорогое бельё, шикарные шмотки, причёска, маникюр – закачаешься! Кажется, что она забежала в их убогую палату на минутку. Собственно, так и есть: в платном боксе «Мать и дитя» что-то не так с проводкой, и Олечку на сегодняшний день поместили в этот барак.

– Да им же постоянно смеси пихают, говори – не говори! Сколько раз предупреждала: не суйте ей бутылку перед кормлением! Так нет! Всё равно дают! – распаляется Света.

Её кровать стоит рядом с Кристининой. И сейчас Кристина с вялым равнодушием наблюдает над Светкиными бесплодными потугами накормить малышку.

– Кому охота их ор слушать? – резонно замечает Олечка. – Я бы тоже давала.

– Ты бы давала, – вполголоса бурчит Света, и её слова звучат зло и двусмысленно. Она на три года моложе Олечки, но выглядит лет на пятнадцать старше. Неухоженная, оплывшая, неопрятная бабища с сальными волосами и нечистой кожей. К тому же от Светки отвратительно пахнет. Смотреть на неё неприятно, и Кристина отворачивается.

В самом дальнем углу, возле двери, лежат Зуля и Юля. Они ни с кем в палате не общаются, не принимают участия в разговорах. Зулю никто не навещает, кроме матери. Видимо, мужа нет, и гордиться новорожденным сыном некому. Зато этот ребенок и его мать – самые «беспроблемные», как говорит на каждом обходе палатный врач Альберт Семёнович. Матка у Зули сократилась вовремя, анализы в норме, молока хватает, трещин на сосках нет, ребёнок здоровый и отлично набирает вес.

У Юли, наоборот, всё время аншлаг: родственники то и дело целыми сумками тащат передачи, орут под окнами, звонят на сотовый. Мужа зовут Юрой, он врач-кардиолог, работает в двух шагах отсюда, постоянно приходит и выводит жену в коридор прогуляться, подолгу уговаривает не волноваться и потерпеть. Они забавно смотрятся вместе: мощная ширококостная апатичная Юля и тощий, мелкокалиберный живчик-Юра.

Таким крупным женщинам, наверное, легко рожать, думала раньше Кристина. Дети должны вылетать пулей. И очень удивилась, когда узнала, что Юлина дочь, которая родилась с весом меньше трёх килограммов, разорвала матери весь «нижний этаж» (снова своеобразная терминология Альберта Семёновича). Теперь швы никак не заживают, к тому же бедной Юле делают какие-то неприятные процедуры. Кажется, орошения. И собираются провести «чистку». Да и с ребенком не всё ладно: «желтушка», из-за которой девочку не приносят на кормление, кривошея и врождённый вывих бедра.

Час пролетает незаметно. Приходит медсестра и по очереди забирает полусонных малышей, а мамаши начинают готовиться ко сну. Вставать рано, как на завод: у многих утром уколы, к тому же в шесть утра снова принесут деток. Кристина терпеливо ждёт, когда женщины сходят в туалет и улягутся, чтобы потом спокойно, без очередей и толкотни посетить «места общего пользования». Она с брезгливым отчуждением следит за перемещениями соседок, в который раз поражаясь их внешнему виду.

Все, кроме, разве что Олечки Морозовой, напоминают жирных гусынь: фигуры бесформенные, лишний вес не сошёл (а может, уже и не сойдёт), опустевшие большие животы висят уродливыми мешками. Ходят, переваливаясь, полусогнувшись, шаркая, как старухи.

Кристина случайно оказалась в крыле, где лежат уже родившие женщины. Отделение патологии беременности, куда её собирались положить, закрылось на ремонт. Лилия Генриховна, врач, которая завтра будет оперировать, оборонила сквозь зубы:

– Полежишь с молодыми матерями, на малышей посмотришь, может, одумаешься!

Спасибо, Лилия Генриховна, насмотрелась! Такого навидалась, что про беременность вообще больше думать никогда не захочется. Избавиться бы от того, что засело внутри, и забыть, как страшный сон.

– Ой, как вспомню Егану, со смеху помираю! – опять заливается Гульсина.

Они рожали одновременно, лежали на соседних столах. Гульсина постоянно рассказывает, как Егана корчилась от боли, ругала мужа последними словами, вопила, мешая армянские и русские слова, что больше этого «изверга» близко не подпустит. Теперь боль и страх забылись, Егана уже собирается за шестым ребёнком. Хочет сына родить, а то всё девчонки получаются.

Егана и Гульсина дружно хохочут, все остальные присоединяются к этому веселью, тоже припоминая подробности собственных родов, которые по прошествии времени стали почему-то казаться смешными. Кристине не смешно, а противно. И вот это – рождение новой жизни?! Это – счастливые молодые матери?!