Малыш и Буйвол

Она, вздохнув, сняла руки со сферы, легла на пол, зарылась руками в пахучее сухое разнотравье, прикрыла глаза.

Ей не хотелось покидать это темное убежище. В доме чужие люди, может быть, хорошие, может быть, даже очень хорошие… но чужие.

А здесь тихо. Спокойно. Привычно. Уютно…

Она заснула, зная, что должна пробудиться раньше своих гостей. И где-то на границе сна ей вдруг привиделось, что не одна она здесь, в этой узкой комнате, похожей на гроб. В темноте, бормоча что-то, ходила рядом кругами знакомая безликая тень и, словно огромный паук, плела из тысяч липких нитей прочную сеть.

Глава 24

Малыш задыхался. Ему снилось, что огромный медведь навалился на него сверху, ломая ребра. Зверь раскатисто храпел, а Малыш пытался вывернуться из-под него, понимая, что сейчас воздух кончится, и начиная паниковать.

Он очнулся, когда стал терять сознание.

Но тяжесть никуда не делась. И храп тоже. Малышу показалось даже, что сон еще продолжается, и вернувшийся страх прояснил разум.

Перевернувшись, Малыш отпихнул Буйвола и громко сказал:

— Просыпайся, медведь! Хватит дрыхнуть, светает уже!

Храп прервался. Здоровяк зачмокал, словно ребенок, повозился, стукнулся головой о половицу, скривившись, приоткрыл один глаз. Спросил:

— Чего?

— Чего — “чего”? Вставай говорю. Чуть не задушил меня.

Буйвол зевнул:

— То-то мне спать так неудобно было.

Они, наверное, еще долго бы беззлобно поругивались, взбодряя друг друга, но тут за приоткрытой дверью послышались шаги и негромкое сухое покашливание. Друзья переглянулись. Потом огляделись. Торопливо стали поправлять порвавшуюся, расползшуюся под ними соломенную циновку. Малыш подобрал опрокинутую тарелку, которую вчера так и не отнес на кухню, затер рукавом пятно на полу.

— Кого тут бог ко мне принес? — послышался стариковский голос, который мог принадлежать как мужчине, так и женщине.

Буйвол поднялся, чувствуя, что ноги еще не совсем отошли, стал заправляться. Малыш, ползая на коленях, собирал стрелы, высыпавшиеся из колчана.

Через порог шагнула старуха — худая, горбатая, разодетая в десяток пестрых одеж. Лицо — словно печеное яблоко, все в морщинах, темное,, бесформенное. Длинные седые волосы убраны в узел, закреплены деревянным гребнем. Глаза цепкие, живые — молодые.

Ведьма!

— Доброго здоровья тебе, мать, — сказал Буйвол, стараясь повернуться так, чтобы ведьма не видела меч.

— И вам здравствовать, — ведьма с легкой усмешкой смотрела на здоровяка. — А ты не крутись. Не крутись, говорю. До железок твоих мне дела нету.

Буйвол смутился, но виду не показал.

— Извини, мать. Похозяйничали мы тут у тебя.

— Вижу. Это ничего.

— Устали сильно. Как заснули, не помним.

— Да, леса здесь непростые… — Ведьма посмеивалась. — Идешь порой три дня, а на самом-то деле на месте стоишь.

Малыш, убрав все стрелы в колчан, подобрав лук, поднялся, встал рядом с другом. Только сейчас вгляделся в лицо ведьмы. Она встретила его взгляд, и он, отчего-то стушевавшись, потупился.

— По делу пришли? — Ведьма прикрыла дверь.

— Да, — кивнул Буйвол.

— Судьбу разузнать?

— Да.

— А ведь знаешь ты уже ее.

— Знаю.

— Но хочешь большего.

— Все хочу знать.

— Узнать нетрудно, а вот познать сложно, — ведьма покачала головой, с непонятным сомнением разглядывая Буйвола. — Обещать ничего не буду, но попытаю. Только вот дрова у меня не колоты. И колодец бы почистить надо.

— Все сделаем, мать.

— А жить будете на улице, в сарае, чтобы дом не поганить. Для ведовства тишина нужна. Покой.

— Как скажешь.

— Ждать, может быть, долго придется.

— Мы никуда не спешим.

— Ну раз так, давайте завтракать.

Буйвол перевел дыхание. И Малыш вроде бы вздохнул с облегчением. Странное впечатление производила эта старуха. Подавляющее. Гнетущее. Глядя на нее, верилось, что могла она одним словом, одним жестом обратить в бегство целое войско. Что не составило особого труда ей, связанной по рукам и ногам, справиться с десятком Ночных Охотников посреди Великой Реки…

Ели молча, догадываясь, что это не простая трапеза, поглядывая на сосредоточенную ведьму. И еда-то была особенная — какая-то каша, густая и жгучая, вызывающая жажду, пробуждающая зверский аппетит. Питье — травяной отвар, горьковатый, чуть дурманящий.

А когда Буйвол потянулся через весь стол за хлебом, ведьма вдруг впилась в его руку тонкими узловатыми пальцами и резанула по запястью ножом. Брызнула кровь. Буйвол дернулся, но ведьма зашипела на него:

— Сиди!

Она схватила его за волосы, дернула изо всех сил, вырвала целую прядь. Сунула ему под нос:

— Плюнь!

Растерявшийся Буйвол плюнул.

Ведьма выдранным клочком волос стерла со столешницы кровь, потянула порезанную руку Буйвола на себя, приложила пропитавшиеся слюной и кровью волосы к ране:

— Держи.

— Зачем это? — неуверенно спросил Буйвол.

— Для дела.

— Может, ему и помочиться? — попробовал пошутить Малыш.

Ведьма глянула на него и сказал серьезно:

— Да. И не только. Но это потом. Ночью.

Больше никто ничего не ел. Но и не торопились вылезать из-за стола. Гости понимали, что ведовство уже началось, и не решались нарушить ритуал.