Действительно, Саша ведь не подумала о маме. Она всё слышала. Как только мама сильно постучала и Саша ее узнала, она вылезла из сундука и всё слышала. И потом хотела выпрыгнуть в окно, чтобы не слышать. Чтобы мамы не слышать и никогда не узнать, каково же было на самом деле маме. Потому что сейчас Саша знает и уже ни за что не забудет. Всё это останется с ней. А мама, значит, всегда теперь будет помнить, что Саша собиралась бросить ее одну? Саша ведь еще не забыла, как она бочки с водой таскала. И как к маме «скорая» приезжала. И что мама чуть не умерла от родов, и у нее один глаз выпал, ей потом его на место вставили.
– Я обмануть хотела. Я в сундуке сидела. Пойдем, покажу. Они бы пришли меня убить, а я окно открыла, как будто выпрыгнула. Они бы и не стали меня больше искать. Никогда.
Мама упала на колени и стала целовать Саше лицо, руки, обе были в слезах и соплях.
– Мы уедем. Ты слышала же? Мы через два дня уедем. Никто не придет. Я всё подписала, от всего отказалась, к нам никто не придет. Мы с тобой два дня будем вместе. А в магазин бабушка станет ходить. А мы вместе. И уедем вместе. И Василиса, и щенок. И бабушка уедет. И потом сразу к Ире вернется. Смотри, какой. Он испугался. Как его назовем?
Маленький щенок, совсем как шубенок, крутился и скулил. Наверное, у него только-только открылись глазки. Он, может, еще молочко пьет и не умеет есть. Саша взяла его, прижала к груди крепко. Неужели у нее будет щенок?
– Роки! Он похож на Рокфора из мультика.
– Да, похож. Пусть будет Рокфор. Пусть.
Мама погладила Сашу по волосам, по щекам, по спине, снова всю расцеловала:
– Давай закрываться.
– Я сама. Ты дверь закрой. Вдруг и вправду там пьяные?
– Ну, у нас теперь пес есть! Пес услышит! Он нас охранять будет. Вырастет крепким, сильным, смелым… да, Роки?
– Как Лорд, таким же?
– Ну, не как Лорд, поменьше. Раза в три меньше. Но нам ведь главное, чтобы лаял и кусал? А чтобы кусать, и такой сгодится. Да, малыш? У меня и молочко тебе есть. И кашки сейчас сварим.
Мама потрепала щенка, который сразу упал на спину, подставив животик. Потом она сбросила пальто на кресло и пошла закрывать дверь. Сначала она, как обычно, тихонько выглянула. Мама привычно посмотрела налево, потом повернула голову направо. Потом она должна была быстренько запереться на все замки, но вместо этого вышла в коридор. Саша выбежала за ней. Она вдруг подумала, что
– Танюшка, ты что стоишь одна?
Танька плакала. Глаза ее сквозь густые соленые слезы стали совсем синими, видно было даже в коридорной полутьме, какие они синие-синие. И красный нос во всё лицо. И губы алые, обкусанные, уже воспалившиеся от рева.
– Танюша? Ты что, Танюша?
Когда-то ненавистная Саше Танька закрыла лицо руками и смотрела теперь на них сквозь пальцы:
– Тетя Лариса… Тетя Лариса, можно я с вами побуду?
– Танюша, Танечка, можно, конечно. А где мама? Как там папа?
– Папа… папа… – тут Танька разрыдалась так, что не могла сразу внятно выговорить ничего, – папа умер. Ей в библиотеку позвонили. В нашу библиотеку из больницы позвонили и сказали, что умер…
Танька снова заревела. Мама растерянно ее обняла:
– Так как же умер? Оля ведь ездила к нему? Когда она ездила? Утром? Еду ему готовила…
– А потом приехала… а потом ее к телефону позвала комендант. Она прибежала, сказала, что бабушка за мной приедет, что я пока одна посижу… и что папа умер.
Мама уточнила:
– Танюша, а какой папа?
Наверное, подумала в надежде, что умер другой ее папа, родной:
– Папа Толя умер…
Тут уже Танька стала так плакать, что не могла даже стоять, а валилась на дверь, которая тихонько открылась внутрь, отчего Танька полетела в комнату – мама едва успела ее поймать.
– Пойдем, пойдем к нам. Только подожди, ключи-то у тебя где? Надо же закрыть на замок…
Но тут мама сама нащупала ключи – связка торчала с внутренней стороны двери. Она заперла дверь на все замки, у них тоже было три, и повела Таньку к ним. Напоследок снова выглянула – налево, направо – и наконец закрылась.