Она не будет умирать, она в этом гробу их всех переждет. И еще их всех переживет. Хотя зачем? Зачем жить-то еще? Аньки нет. И сил теперь жить нет. Если бы ее в этом сундуке перенесли куда-нибудь… да хоть куда. Лучше, конечно, куда-нибудь в Москву, но можно и на Холодильную. Или хотя бы на ММС. Вот бы она открыла крышку, а уже нет Лесобазы. И чтобы тишины этой в ушах никогда не слышать. Но так не получится. Поздно. И не надо в этом сундуке сидеть. Надо выйти, и пусть убьют. Нет, даже не пусть! Она сама! Всего-то и нужно один раз посмотреть вниз, зажмуриться и перелезть через окно. Только надо шубу с шапкой снять. А то Саша слышала про чью-то маму, которую по голове вечером трубой ударили, а ей – хоть бы хны, потому что она в чернобурке была. Нет уж, прыгнет – и всё. И не так, чтобы остаться потом живой. Сразу надо. Вниз головой. И слёз даже нет. Встать, выйти, раздеться и прыгнуть. Ну потому что нет больше впереди ничего. Ничего нет!
По кругу пошел.
– Ты дома? Я же слышу – ты дома. Саша. Сашенька! Саша, открой! Я же знаю. Мне из школы позвонили. Сашенька, я же знаю.
За дверью грохотала музыка.
Господи, это что еще за мудак? Что она слушает? Кто купил? Я купила?
– Саша, что там у тебя?
Лариса толкнула с силой дверь. И еще. Ключ не поворачивается. Изнутри закрылась. Один замок только из квартиры закрывается, средний, и хоть вынь оттуда ключ, не откроешь.
– Да открой же!
Она села на пол.
– Тц-ц-ц! – она поцокала языком. – Тц-ц-ц! Иди сюда! Как тебя будут звать?
По коридору бежал пухлый пушистый щенок. Он вылез из холщовой сумки, в которую бабка с угла на Ямской его завернула. Бабка продавала щенков за символическую десятку – «на счастье в новом доме». Лариса взяла.
– Иди сюда! Давай, полай! Давай, пусть она слышит! Саша! Выключи хоть музыку. Ну послушай ты. Саша! Ну Сашенька. Я ведь так тебя люблю. Я ведь всё для тебя. Да жила бы я в этом аду, если бы не тебя поднимать? Да сдохла бы я давно, ради чего мне было всё эти бочки таскать? Надсадилась, миома матки, опущение почек, сердце болит. Доченька, ты там? Доченька?
Лариса встала на коленки и снова заколотила в дверь:
– Да я же всё ради тебя. Я же вижу, как тебе здесь страшно. И рожи эти косорылые. Тебе же учиться надо, доченька, ты же самая у меня умная. Я же ползарплаты заняла, чтобы тебя на английский в школе записали, а не на французский, потому что на английский-то все хотят, а у тебя ни папы, никого, хоть самая умненькая, а вышвырнули сразу. Я по всем подружкам бегала, деньги собирала… Ты там?
Лариса прислонилась к замочной скважине. Щенок молчал. Она потянула его за ухо, чтобы он запищал.
– Я тебе щенка купила. Сюрприз к новоселью. Бело-черного. Ты слышишь? Слышишь?
Ничего не видно, но пошел изнутри, из квартиры, легкий холодок. Весенний сквозняк. Да у нее же всё настежь открыто!
– Сашенька! Доченька!
Она побежала по соседям. Щенок свалился на пол и наконец взвизгнул.
– Танька! Танька, ты дома? Открой, дай отцовские инструменты.
Танька молчит. Отец в больнице, мать с ним. Девчонка затаилась.
– Таня! Кто-нибудь! Кто-нибудь! Доченька, открой!
Никого нет. Одна дверь, вторая, третья. Кто тут живет вообще, неизвестно. Никто не открывает. Танька точно дома.
– Доченька! Доченька, ты там? Я же зачем без тебя? Доченька! Открой…
За дверью что-то стукнуло. Слышно было даже сквозь музыку.
В пальто неудобно дверь толкать. Удар слабый, и не размахнешься. Разделась. Вот! Господи, только бы успеть!