Мама!!!

– Ой, помру! Ой, помру тута одна…

Мама дернула Сашу за руку. Вместе с бабушкой они вышли на улицу.

Баба Лиза встала под фонарем и долго смотрела на черное, занесенное снежной пургой небо. Потом поправила на шее мохеровый шарф и взяла в здоровую руку палку от раскладушки:

– Ишь как! Старуха старухой, а всё соображат.

Третий класс. Значок октябренка

Тетенька в сером пальто в елочку бежала по снегу. На груди у нее болталась половина мехового желто-грязного воротника, а вторая отстегнулась и хлестала по спине. Она орала что-то непонятное, падала, поднималась, снова бежала, но не по протоптанной от остановки тропинке, а прямо через сугробы. Снега между узким тротуаром и рынком было по колено. Женщина застревала, и всё тяжелее ей было вытаскивать из сугробов ноги. Шапка у нее съехала набок, волосы растрепались и слиплись, помада размазалась. Она шевелила губами, как карась перед жаркой, но Саша всё еще не могла понять, что та кричит и зачем оборачивается, зачем показывает себе за спину. В цигейковой толстой шубе, в шапке на резинке, замотанная шарфом, Саша не могла вертеть головой. А женщина всё кричала. Она зовет на помощь! Пальто ее спереди было в снегу. От усталости она запиналась теперь и падала уже при каждом шаге. Но всё равно бежала к ларькам с кассетами, пивом, жвачками, где всегда стоят большие парни в широких кожаных куртках – рэкетиры или охранники. Они молча на нее смотрели. Женщина что-то от них хотела.

«Афганцы!» – тихо, как бы внутрь себя вскрикнула мама. Они крепче схватились за руки и попятились к палаткам, где люди. Женщина сзади наконец отчетливо прокричала:

– Помогите! Убивают! Убивают же!

– Не смотри!

Мама закрыла Саше глаза мокрой варежкой, но она всё равно подсмотрела. Там, рядом с остановкой, мужики в солдатских штанах и в грязных то ли куртках, то ли ватниках избивали мужчину. Вокруг всё было в крови, человек, которого они пинали, лежал, изогнувшись, на утоптанном снегу, рядом корчился еще один в военных штанах, валялся нож.

– Вы ведь видели всё… Женщина, вы ведь видели. Они к моему Славику сами подошли. Вы ведь видели? Сейчас милиция приедет, вы ведь видели? Они же сами… Че, говорят, зыришь да че… Пристали ведь первые, че да че. Ну, мой им ответил, они в драку. Пырнул одного, а что надо было делать? Забили бы.

Мама уткнула Сашу лицом в свое пальто. Такое же, в мелкую елочку.

– Вы свидетель, женщина, не уходите, – крикнула тетенька и побежала снова к ларькам.

Мама потащила Сашу, но та не могла идти. Боялась оторваться от пальто, опять увидеть кровь на снегу. Мама потянула Сашу еще раз, а потом отступилась, прижала к себе, да так и стояла.

– Че, неприятно смотреть? Не хочешь на нас смотреть? А ты смотри… Смотри.

К ним подошел один из них. Афганец. В тонкой рубашке, очень похожей на школьную. Но у него не синяя, а светло-коричневая. И значок, как у октябренка, только справа. Саша узнавала афганцев по таким звездочкам. У этого она почему-то была приколота на расстегнутом вороте рубашки, а снизу виднелась грязная, почти коричневая, тельняшка. На ногах старые унты, к левой подошве веревочками была привязана еще одна, вырезанная из толстого картона. Саша подумала, что скользко, наверное, на картонке ходить. На парне были непонятного цвета ватные штаны, подвязанные ремнем без пряжки. Даже сквозь курточку и тельняшку был виден впалый живот афганца. Они с Анькой смотрели недавно передачу про борзых собак – вот такой же афганец. Теплой куртки, полушубка или ватника на нем почему-то не было. И шапки не было. Саша продолжала глядеть на него как будто не по своей воле. Ей хотелось оторвать взгляд, уткнуться в маму и никогда больше этих людей не видеть, но она всё равно скользила по борзому афганцу глазами. Лицо смешное, как у Валеры-электрика с их этажа, только моложе. Совсем молодой. На Электроника похож, но с усиками. Да, шапки нет. Как же он, такой худой, зимой без куртки? Конечно, сегодня не очень холодно. Даже, можно сказать, тепло для предновогодних дней. Снег лежит повсюду и всё утро падает и падает. Холодно без куртки.

Борзой афганец сказал что-то невнятное.

– Поговори мне еще, я тебя сама отмудохаю, – зло, с ненавистью крикнула ему мама. Она дернула Сашу уходить, но не тронулась. Чувствовалось, что маме страшно – от страха она всегда так громко говорила. Саша спряталась за маму, вжалась в ее рукав и снова подняла глаза на тощего афганца, который в это время наклонился к ней. Один его рукав медленно, как на воздушном шаре, полетел за туловищем – рукав был пустой, а из другого высунулся обрубок. Афганец потянулся им к Саше, но она отскочила и закричала в ужасе: «Аааааа!» Мама размахнулась и со всей силы ударила афганца сумкой.

– Ты че творишь, сука? Я тя, суку, щас урою. Шкура драная!