Мама

Драповое пальто пришлось немножко переделать — распустить выточки. Но вообще-то ничего еще не замет­но. Кто не знает, говорит:

— А вы, Светлана Александровна, пополнели, вам идет!

Пожалуй, все-таки к концу мая, к экзаменам, будет уже заметно... и это тревожит порой не меньше, чем сами экзамены.

К концу учебного года как-то особенно близки стали ребята, весь класс, и непонятным, жестоким даже каза­лось слово «конец».

Какой же это конец? Это только начало, только во­шла в их жизнь, и они по-настоящему вошли в мою. И вот все кончится через несколько дней, перейдут в пя­тый класс, жалко их отдавать другим учителям, другому классному руководителю. Для нового человека ребята бу­дут чужие, многие покажутся несимпатичными, оттолк­нут от себя. Когда-то еще новый учитель познакомится с ними, приблизится к ним!

А нельзя ли помочь? Осенью, когда начнутся занятия,

рассказать поподробнее о каждом бывшем своем учени­ке... Ну, хоть не о всех, о самых неблагополучных, поче­му они такие, что я узнала о семье, об условиях, в кото­рых они живут.

Ведь если бы с начала учебного года знать... если бы, например, удосужилась, сходила тогда к Любовь Ивановне, расспросила бы ее... А ведь не пошла бы, по­жалуй. Самолюбие? Неужели ревность? Любовь Иванов­ну завуч всегда ставила в пример.

Хорошо, что с осени будет первый класс. Придут ма­лыши, буду их вести с самого начала, все четыре года.

Нет, все-таки не с самого начала, первую четверть придется, конечно, пропустить. Жаль — они такие трога­тельные, малыши-новички, именно в первый день, перво­го сентября.

И только подумала об этом — толкнулся малыш, свой малыш, будто хотел напомнить о себе...

Ирина Петровна во время экзаменов была вездесу­щей и всеобъемлющей. Противная она, конечно, но надо признаться — организаторские способности и, так ска­зать, техника педагогическая у нее есть. В основном это про нее, видимо, директор говорил, что у каждого при­бора есть своя «поправка», и, если знать поправку, при­бором можно пользоваться.

Думается все-таки, что иногда Евгений Федорович эту Иринину Петровнину поправку считает слишком большой.

Как-то он выходил из своего кабинета, а она, поймав его на ходу, семенила за ним по коридору и все убежда­ла, убеждала... Ясно, в чем убеждала: натянуть потребо­валось отметку оплошавшему четверокласснику...

В коридорах было уже пусто, директор спешил в класс, на лице его было несвойственное ему выражение досады и как бы даже брезгливости.

— Хорошо, хорошо,— сказал он.

Ирина Петровна даже разрумянилась от волнения, что было тоже ей несвойственно.

Светлана порадовалась, что в ее классе никого за уши тянуть не потребуется, вроде все благополучно перейдут.

А ведь трудно ребятам — самое время веселое, когда весна переходит в лето, а тут сиди зубри!

Зато после каждого экзамена бурная радость — тех, конечно, кто сдал. Солидные девятиклассники рез­вятся, как дошколята, не имеющие ни забот, ни тревог.

Вот двое бегут вперегонки на школьном дворе, а тре­тий, белозубый весельчак, приятель Вадима Седова, от­стал и кричит им вслед:

— Ригалете-то что! Ему всюду зеленая улица! Расступается мелкота. Догнал наконец своих у ворот, прицепился, дядя здоровый, к Новикову за курточку сза­ди и запел:

— За хво-о-стик тетенькин держался!

Новиков отмахнулся, но добродушно. Даже залюбо­валась им: лицо разгорелось, здорово бежал — он все­гда первым.

По улице спокойно пошли.

Прошлым летом уезжали с Костей на юг. Теперь не уедешь далеко.

Костя уговорил взять путевку в санаторий. Не хоте­лось одной, но что же делать. Не для себя, для малень­кого. Ему уже необходим чистый воздух, мамин отдых нужен ему.

Странный это был месяц. Скучновато без Кости, а все-таки хорошо. Никаких обязанностей, никаких хло­пот. Поспишь, поешь, почитаешь, пошьешь распашонки. Надоест распашонки шить — чепчик свяжешь.

Вернулась в первых числах августа. В городе пыль, духота.

Костя встретил так, что даже всплакнула немножко.

— Ты что?

— Ничего. Соскучилась без тебя!

Вечером забежал Саша Бобров. Светлана как раз пе­рекладывала из чемодана в комод малышовое приданое.

— Ух ты, сколько нашила! А Тонька моя ничего не покупает, не шьет.

А Тонька у него курносенькая, длинноногая, с вихра­ми туда и сюда, с переменчивым нравом: и смех близко, и слезы недалеко.

— А Тонька моя утверждает, что ничего не нужно го­товить заранее, будто примета есть такая.

— Если уж говорить о приметах,— с важностью по­яснила Светлана,— чего-то нужно недокупитъ. Мы пока решили не покупать кровать и коляску. Ну, и одеяло, ко­нечно: еще неизвестно, какое потребуется — розовое или голубое.

— Книжек разных умных накупила... Ишь ты! «Мать и дитя»...

Светлана вышла в кухню. Когда вернулась, увидела, что Саша листает страницу за страницей, весь поглощен чтением и совсем не слушает Костю.

— Хорошая книжка. Нужная. Светлана, дашь почи­тать?

— Возьми. Пусть Тоня прочтет.

Он сунул книжку за борт кителя, чтобы не забыть взять с собой.

— Почему Тоня? Я сам прочту. Но где же справед­ливость, Светлана? «Мать и дитя». Почему нет книжки «Отец и дитя»? Ведь у нас равноправие?