Мама

Крапива и есть крапива, ничего другого из нее полу­читься не может. Но почему посадят на грядке хорошее, а вырастают сорняки? Ветром занесло семена? Остались в земле какие-нибудь старые корневища и дали всходы? Или сам хозяин виноват: недоглядел, не позаботился, не потрудился вовремя прополоть...

Подошел автобус, совсем пустой. Костя подсадил: трудновато уже стало взбираться на высокую подножку. Собственно, и ездить в автобусах уже не следовало бы.

— Придется завтра сходить к Володе домой,— ска­зала Светлана.

— Вместе пойдем,— сказал Костя.

— Нет, к нему я одна. С тобой прийти — только на­пугать его. К тому же я пойду днем, когда отца и матери нет.

— Ну уж одну-то я тебя не пущу!

— Не пускать можешь Димку, да и то с моего ведо­ма, а я...

— А ты — вполне самостоятельный взрослый чело­век, мать семейства. Именно поэтому и должна быть бла­горазумной. И почему ты думаешь, что я тебе помешаю? Мало мне приходилось вправлять мозги ребятам чуть по­старше его? Думаешь, в армию призывают только отличников по поведению? Такая шпана энергичная иной раз попадается... или маменькины сынки неумелые... Неиз­вестно еще, что хуже, что лучше!

Кажется, Костя немного обиделся. Светлана ответи­ла, чуть прищурившись:

— А я-то думала, что твоих солдатиков как только подстригут под машинку на призывном пункте, так они и становятся сразу все хорошими, на одно лицо!

— Нет, Светланка, кроме шуток, ты хоть завтра одна никуда не ходи! Понимаешь, мне, возможно, придется задержаться, вечером приду поздно... уж очень беспо­койно будет за тебя. Ты пойди в тот день, когда я смогу тебя хоть до дома проводить... Ладно?

Слова «не пущу», «не позволю» всегда рождают про­тест. Совсем другое дело, когда с тобой говорят кротким голосом и просительно заглядывают в глаза.

— Хорошо. Проводи меня.

XXVIII

На другой день Константин еще с утра позвонил в бывшую Светланину школу и узнал, в котором часу кон­чается вторая смена. Минут за двадцать до звонка он был уже на бульваре, перед школой.

Постоял на остановке автобуса, около газетного ки­оска и справочного бюро, выбирая себе удобный наблю­дательный пункт.

Не дай бог, увидит кто-нибудь из знакомых да расска­жет — голову Светланка оторвет! Впрочем, есть вещи по­дороже собственной головы. Нельзя же допустить, чтобы Светлана завтра или послезавтра одна пошла к этому парню... Может, действительно там притон какой-нибудь у них в доме!

Удобнее всего было сесть с газетой в руках на боко­вой скамейке бульвара. Кругом прозрачной зеленой сет­кой невысокие кустики, как прутья старой метлы, вдруг ожившие и разукрашенные мелкими листочками. Тебя не видно, а ты видишь все, что делается на улице, и дверь школы прямо перед тобой.

Народа на бульваре было много, все больше маленькие ребята, в колясках и бегающие, а с ними — бабушки, мамы, няни.

К скамейке напротив подошли какой-то особенной раскачивающейся походкой два молодых человека. Один повыше, с подбритыми бровями, в подчеркнуто модном пальто и в полуботинках на желтой подошве сантиметра в три толщиной. Другой казался его бледной тенью, эхом, влюбленным подражателем.

Высокий сел на скамью, распахнул пальто, при этом на живот ему вывалился пестрый шарф, прямо какая-то клетчатая радуга, а не шарф. Другой подсел рядом, по­добострастно, бочком, и тоже расстегнулся, но шарф у него был потусклее и пальто не такое покатоплечее, да и все у него получалось не совсем так.

Оскар Уайльд говорит: «Быть хорошо одетым — это значит быть одетым так, чтобы никто не сказал, что ты хорошо одет».

А маленькая Лида, внучка Егора Ивановича, проходя мимо магазина готового платья, увидела манекены за ок­ном и одобрительно заметила: «Мама, посмотри какие красивые продажные мужчины!»

Когда видишь таких вот попугаистых ребят, всегда вспоминаются Лидушкины слова и охватывает чувство брезгливой жалости.

Или, может быть, это несправедливо по отношению к современной молодежи? Может быть, поколение, про­шедшее войну, в сущности не имевшее юности, с излиш­ним предубеждением смотрит теперь на зигзаги юных?

Нет, если мужчина хочет нравиться, он должен делать это незаметно. Носи какой угодно галстук, хоть с обезь­яной, но сам не будь на обезьяну похож.

Мимо скамейки, где сидели двое, прошла девушка. Оба оглядели ее от шляпки до кончиков туфель. Высо­кий что-то сказал, его приятель засмеялся. Девушка, вспыхнув, заторопилась отойти.

Послышался звонок — к окончанию занятий. Минут­ная пауза — и школа разноголосо загудела. Окна по-ве­сеннему раскрыты, и было очень хорошо видно и слышно, как пустеют этажи, начиная с четвертого. Казалось, шум и движение стекают по лестницам все дальше и дальше вниз.

Наконец, когда давление в нижнем этаже достигло какой-то критической величины, распахнулись широкие двери, и ребята выплеснулись на улицу.