Мама

— Леша, приходи к нам завтра после уроков, если мама позволит. Товарищ мужа из Москвы приехал, Дим­ке подарил поезд заводной — бегает по рельсам, светофо­ры зажигаются, стрелки можно переводить; мосты они строят, туннели... Только Димка у меня еще несмы­шленок, скорее для отца забава. А ты оценишь. При­дешь?

Леша задичился немного, потом сказал:

— Спасибо. Приду.

Ирина Петровна сидела у дальнего стола: кроме нее, в учительской никого не было. Когда Воронцов вышел, спросила участливо:

— А вы не думаете, что трудно вам будет в дополне­ние к вашим основным делам еще пятиклассника пере­воспитывать?

Ответ напрашивался сам собой:

«Ирина Петровна, вы не беспокойтесь, перевоспиты­вать Воронцова буду не я, а мой муж в свободное от ра­боты время».

Это был бы ответ ядовитый... Стоит ли? А Ирина Пет­ровна продолжала:

— И не находите ли вы, что такая частная филантро­пия — не наш путь?

На это можно бы возразить сознательно и кротко: «Ведь я не одна буду перевоспитывать. Вы слышали, как Нина Александровна говорила: «Вот и возьмемся за него все вместе». Какая же это частная филантропия?»

Неожиданно для самой себя Светлана подошла к зав­учу и сказала негромко:

— Ирина Петровна, между нами встало тяжелое. Я не знаю, как сложатся наши отношения. Я только хочу, чтобы наши отношения никак не отозвались на детях, судьба которых во многом зависит от нас.

Ирина Петровна, кажется, удивилась. А тут — звонок. Можно было не продолжать — это было тоже на корот­кой перемене.

XXXIV

У крыльца — Маринка, укутанная, в саночках. Костя вывел наконец Димку — что-то долго собира­лись.

— Ты эту шапку сказала ему надеть?

Ага! Шапку искали.

— Так справишься, ничего? Может, все-таки вас про­водить?

— Нет, нет, не нужно. А впрочем, если хочешь, при­езжай за нами часа через два.

Костя вернулся в дом. Соседки смотрели ему вслед с любопытством и одобрением: женщины всегда радуются, когда мужчина, тем более военный, несет какие-нибудь домашние нагрузки.

Если бы знали мужья, как приятно женам читать вот такие взгляды, в переводе означающие: «Хороший у нее муж, внимательный».

За него, за него приятно, не за себя!

Едут саночки, поскрипывая, по белой снежной улице. Маринка уже спит, раскинув руки. Димок сидит у нее в ногах, жадно смотрит по сторонам — он рад далекому путешествию. Выходной день, торопиться некуда, давно хотелось добраться с ребятами до сквера, где с Димкой маленьким гуляла. Костя сказал: «Ну что ж, понятно: людей посмотреть, себя показать!» Показать, конечно, есть что.

Как быстро меняет город свое лицо! Высокие дома в центре уже не кажутся высокими — дома на окраинах до­гоняют их. Пятиэтажные, восьмиэтажные, вышли на берег

реки и даже через речку перешагнули, будто на свежем воздухе захотели погулять да и остались там — понрави­лось им стоять на фоне лугов и леса.

За большим серым домом, куда так часто ходила к своим ученикам, вырос новый дом, облицованный наряд­ными красными кирпичиками. В широких окнах отра­жается небо, и дом кажется голубоглазым.

Мало еще народу на улицах. И все по-воскресному неторопливые. Из дворов, из подъездов выводят своих малышей мамы и бабушки.

Раньше всех, пожалуй, появляются в сквере малыши-одиночки, без матерей и без бабушек. В лучшем случае последит из окна кто-нибудь из взрослых — благополучно ли дорогу перебежали.

Для женщины, даже не работающей, гулять с ребен­ком по четыре-пять часов в день, как полагается по науке, трудно. И вот бывает... Чуть-чуть подрастет сынишка, только-только научится бегать, не падая носом вниз,— иди, говорят, ты уже большой, гуляй себе один, привыкай к самостоятельности. И привыкает. Иногда получается хорошо, иногда — плохо.

Где и когда сказал Толстой: «От пятилетнего ребенка до меня — один шаг. От новорожденного до пятилетне­го — страшное расстояние»?

Киоск на углу. Светлана купила газету.

«Опасность мирового конфликта уменьшилась...» — это из интервью французского премьера. «США собира­ются весной произвести взрывы водородных бомб на островах Тихого океана...» Мэр города Манчестера, поки­дая Ленинград, заявил: «Мы глубоко желаем мира, пото­му что не бывает хороших войн и плохого мира».

Правильно сказал. Вот если бы...

Димка тянул за рукав, радостно щебетал: «Мама! Солдаты!» — и восхищенными глазами снизу вверх смот­рел на двух молоденьких военных, остановившихся у киоска.

Один оторвался от газеты, посмотрел на малыша свер­ху вниз и ответил добродушно и чуть грустновато:

— Вырастешь — и ты солдат будешь!

— А может быть, нет! — сказала Светлана.

— А может быть, и нет,— с готовностью согласился солдат, погладил Димку по меховой шапочке, сунул газе­ту в карман. И они ушли, шагая, как всегда военные хо­дят, в ногу.

Вот таким был Костя, когда встретила его в первый раз. Только эти — мирные военные, необстрелянные.

Кто-то пробежал мимо, небольшой, вприскочку. Удив­ленное восклицание:

— Севка, Севка, да ты куда?

Но он уже мчался, подпрыгивая, через двор к дому. У этих самых ворот он сказал: «Пузятая». Самостоя­тельный был уже тогда.

— Садись на саночки, Димок, поехали дальше.