Мама, мама

Он чувствовал себя безутешным и бунтующим, нарушая каждую негласную заповедь семейного свода правил Херстов. Он плакал как ребенок и умолял о помощи. Уилл знал, что то, как он бросился навстречу полицейскому, было постыдным. Это было нехорошо. Это было неприлично, но Уилл был слишком напуган и растерян, чтобы переживать из-за этого. Он молил о помощи. Визжа, он в деталях поведал обо всем, что рассказала ему мать о насилии отца.

– Я хочу к маме! Я хочу к маме! – повторял он офицеру.

И тут Уилл услышал слова, которые, как пуля, ударили его в живот.

– Мы ищем твою маму, приятель. Уверяю тебя, мы ее ищем. Проблема в том, что мы не знаем, где ее искать.

Вайолет Херст

Она пришла в себя от голоса Джозефины.

– Да, – казалось, мать говорит на некотором отдалении. – Как только я поняла, что происходит, я тоже забеспокоилась.

Луна начала дрожать, когда Вайолет попыталась сфокусировать взгляд. Она сделала небольшой глоток почти ледяного ночного воздуха. Ее горло болело так сильно, что она едва могла сглотнуть, а ноги были так слабы, что она едва могла согнуть колени. Вайолет напрягла слух. Шумели несколько двигателей. Другие голоса говорили что-то, чего она не могла разобрать.

Потом раздался слишком громкий голос матери:

– Не знаю, что нашло на моего ребенка. Тайком убежать одной, чтобы встретиться бог знает с кем. [Невнятно] Как будто я ничему ее не учила.

В разговорах за пределами семьи Джозефина всегда говорила заметно громче, чем обычные люди. Только ее внешний вид – жакеты из плетеной ткани, отбеленные зубы, безупречная стрижка, укладка ведущей новостей – создавал некоторую иллюзию ее нормальности. «Голос не лжет», – подумала распластавшаяся в грязи Вайолет. А пронзительный голос ее матери был иллюстрацией к «Серым садам»[14]. Если бы люди закрывали глаза, когда Джозефина говорила, может быть, они бы это услышали: безумие женщины-кошки, подпитываемое садизмом и бездонной эмоциональной зависимостью.

Вайолет приподнялась на локте; ее кости хрустели. Она поняла, что глотание не было единственной проблемой. Было больно вдыхать. Хотя она почти не дышала, каждый хрип вызывал горячую боль. Ей казалось, что кто-то засунул в ее горло пассатижи. Она перекатилась, стуча зубами, и ее вырвало еле теплым супом.

Возможно, Вайолет следовало испугаться, но ее единственной мыслью было добраться до собеседников матери – кем бы они ни были – прежде, чем та их спровадит. Она заставила себя осторожно подняться на ноги. Ее сердце колотилось. Сквозь близко растущие деревья она увидела четыре фары, похожие на глаза, смотревшие вдаль; на их фоне клубились выхлопные газы. Вайолет не сводила с машин взгляда, пока стремительно брела назад через лес, шлепая ногами по листве, усыпанной мусором. Ее лодыжки подворачивались на корнях деревьев, спрятанных камнях, раздавленных банках. Каждый новый вдох вызывал удушье.

Какая-то клаустрофобическая боль продолжала удерживать сознание Вайолет в ее теле, не давая отключиться. Она удерживала внимание на отдаленных голосах, двигателях и фарах. Разговор затих, и Вайолет услышала, как хлопнули дверцы машины. Она ускорила шаг, цепляясь руками за стволы деревьев, чтобы сохранить равновесие. Пока горят четыре фары, а не две, она не останется с матерью один на один. Пока их четыре, она не одна в лесу, не одна на целом свете.

Дверь машины распахнулась, на парковку хлынула песня Вана Моррисона.

– Вайолет?! – Это была Имоджин, бежавшая к ней сквозь бледный пар с дикими глазами.

Джозефина тоже двинулась к Вайолет. Ее публичная маска снова была на месте. Она прижала ладони к лицу.

– Вайолет! Милая, слава богу! Мы так волновались!

Ее брови подергивались, пытаясь изобразить выражение, которое могло бы сойти за материнскую тревогу, но ее испуганные глаза не знали, куда смотреть. Они то и дело возвращались к Имоджин. Джозефина, вечная актриса, пыталась просчитать свою аудиторию.

Вайолет изо всех сил пыталась произнести: «Я никуда с тобой не поеду», но все, что ей удалось выдавить, – это болезненный хрип. Она просто продолжала брести к Имоджин, даже когда Джозефина принялась тянуть ее за куртку, стараясь усадить в свой красный седан.

– Садись в машину, – сказала Джозефина. – Давай же, поехали домой! А потом поговорим о неприятностях, в которых ты оказалась.

Но Имоджин что-то заметила – то ли разодранный глаз Вайолет, то ли рвоту на ее джинсах, то ли выражение ее лица. Что-то.

– О боже, – выдохнула она. – О боже, Вайолет. Что Роуз с тобой сделала?

– Спасибо, Джин. Я обо всем позабочусь. Виола, садись в мою машину сейчас же.

Вайолет потребовалось много времени, чтобы ее поняли. Она мотала головой: «НетНЕТНЕТ». Отчаянно сбрасывала руки матери, которая только вцеплялась в нее снова, крепче, чем прежде, сжимая ее своими паучьими пальцами, от которых у Вайолет по телу ползли мурашки.

На лице Имоджин был испуганный, вежливый взгляд:

– Миссис Херст, я не думаю, что она хочет…

Джозефина усилила мертвую хватку на запястье Вайолет.