Мама, мама

Перед началом церемонии Вайолет загнала брата в угол возле угощения в виде съедобных композиций и постаралась заставить его увидеть все те способы, которыми Джозефина вставала между ними.

– Я хочу, чтобы мы попробовали строить отношения напрямую, – сказала Вайолет. – Без мамы, стоящей между нами. Мне хочется думать, что мы можем общаться. Ну, знаешь, только ты и я. Никакого притворства. Никакого сценария. Больше никаких попыток казаться кем-то другим.

В ответ Уилл только ухмыльнулся и спросил, как продвигается ее ксерофагия. Вайолет его не поняла, а Уилл не удостоил ее пояснением (диета из хлеба и воды). Она уничтожила его семью – сожгла, как любой мост, который когда-либо переходила. Да и кто знал, применимо ли еще это слово? Небрежный «боб» делал лицо Вайолет круглее, с хомячьими щеками. Масло, сахар, мука – все веганское.

Единственным вкладом Уилла в панихиду Роуз был выбор стихотворения в ее честь. Он выбрал «В память об актрисе» Виктора Дейли, и продекламировал его со всем блеском, который однажды уже проявил в своем детском моноспектакле по Эдгару По:

Не надо громких слов. Там, где она лежит,
Какое дело ей до славы и признанья?
Она уже сыграла роль – пусть спит.
Ладони на груди, в которой нет дыханья.
То воля мирозданья!

Оплакивание Роуз немного походило на оплакивание знаменитости. Уилл был тронут общим горем, сочувствием людей, но он не знал сестру достаточно хорошо, чтобы скорбеть на личном уровне. Роуз была принцессой, а не простой смертной. Для Уилла она была такой привилегированной, такой эффектной и такой старой, что никогда не казалась ему человеком из плоти и крови. С течением лет, превратившись в подростка, Уилл стал воспринимать ее как один из атрибутов старых добрых времен, о которых все любят поговорить. Роуз была похожа на дорогую машину или нулевую ипотеку. Она была символом их статуса: чем-то привлекательным, но нерациональным, чем-то, за что Херсты дорого заплатили.

После панихиды Уилл навестил мать, одетую в оранжевый тюремный комбинезон, и они сплетничали, как стервозные кровопийцы из мыльной оперы. Она посвятила его в последние новости своего развода и позднего романа, а он профессионально сделал ей маникюр (кутикула, базовое покрытие).

Как всегда, они говорили о Лондоне. (Джозефина: «Англичане ценят эксцентриков вроде нас с тобой».) Они все-таки переедут туда, обещала она, вот только наступит день ее освобождения – а их жизнь за границей станет только лучше с ее алиментами. Они снимут квартиру в Марилебоне. Она закажет для Уилла костюм из тонкой английской ткани у портного. Она будет отправлять его в знаменитый «Fortnum & Mason», самый дорогой лондонский гастроном, где продают сдобное печенье из засахаренных французских фиалок и лепестков роз. «А как насчет пирожных “Уильям”?» – пошутил он, но она не поняла. Она только посмотрела на него так, словно он рыгнул, не извинившись, и попросила показать статьи из газет и интернета с последними упоминаниями о ней. Сделанный в полиции снимок ее порадовал, хотя этого нельзя было сказать о заголовках. Тем не менее, она схватила его руку и сказала:

– Уилл, никогда не забывай того, что я тебе сейчас скажу. Обещаешь? – Он пообещал. – Пусть уж лучше тебя ненавидят, чем не замечают.

Он ей поверил. В основном, когда он звонил или навещал ее, они говорили о Вайолет. Как эгоистична была Вайолет. Как ужасно Вайолет обошлась с Джозефиной. Как Вайолет опорочила Роуз и ее память. Джозефина никогда не спрашивала Уилла ни о припадках, которые он, очевидно, перерос, ни о его (то ли настоящем, то ли нет) синдроме Аспергера. Уилл любил представлять, что если она его все-таки спросит, он мог бы рассказать ей о своих трудностях с учебой – о том, что он отстал, по меньшей мере, на два класса в естественных науках, географии и математике; о том, как мальчишки иногда толкают его в коридорах и называют педиком и извращенцем; о том, что он наконец-то занялся неуклюжим, неловким сексом с корейской студенткой по обмену, чтобы доказать, что они неправы. Он любил думать, что она бы утешила его, как женщина из ситкома или с открытки ко Дню матери; что она сказала бы ему быть самим собой и окружать себя людьми, которые не просто мирятся с тем, какой он есть, а любят его за это. Однажды, когда Уилл плакал в душе – плакал, потому что консервативный парень из первоклассной семьи, скрытый гей, в которого он был влюблен, ударил его кулаком под ребра, – Уилл представил себе, что мать баюкает его и уверяет, что его жизнь сложится блестяще. Потому что он того стоит. Потому что он особенный.

В эти дни голова Уилла шла кругом от необычных слов.

Гарсон: мальчик на посылках.

Люболь. (Точный неологизм.)