Мама, мама

Какой бы ни была причина, продолжавшие поступать люди были либо в настолько глубоком кататоническом кризисе, что их кормили с ложки и мыли губкой, либо в опасном маниакальном состоянии, лишенные сна, из-за чего им казалось, что на них охотятся ради забавы. Вайолет услышала топот больничной обуви и решила, что переполох вызван каким-нибудь незадачливым искателем медикаментов. Она уткнулась лицом в матрас и зажала уши ладонями. Только утром она узнала болезненную новость.

Джослин, Коринна и Хелен сгрудились вокруг одного стола. На их подносах лежали оладьи, которые все в больнице называли «песочными» из-за их текстуры. Ситуацию не улучшало и то, что кленовый сироп, с которым их подавали, больше напоминал соевый соус. Вайолет перекинула ногу через скамейку и присоединилась к остальным.

– Ты уже слышала? – спросила Коринна.

Вайолет сделала глоток бледного чуть теплого кофе и покачала головой. Глаза Джослин расширились. Она перестала посасывать кончики своих волос.

– Эди пыталась покончить с собой.

Желудок Вайолет свело спазмом. «Что?» – возможно, спросила она.

– Я спала, – рассказала Хелен. – А Эди вырвала спираль из своего блокнота и сделала себе острым концом огромный надрез на руке. Она нажимала так сильно, что перерезала даже часть вены. Когда я проснулась, кровь была повсюду.

Взгляд Вайолет упал на стакан Джослин с томатным соком, который вдруг показался ей слишком остро пахнущим и слишком кровавым.

– С ней все в порядке?

Хелен пожала плечами и обхватила себя руками.

– Они всегда отвечают, что да.

– Она не в палате? – Слова Вайолет подрагивали на согласных. Услышав себя, она поняла, что пытается не заплакать.

Глаза Джослин, как у феи Динь-Динь, были широко распахнуты.

– Мы думаем, ей где-то накладывают швы.

Вайолет почувствовала необъяснимую злость. Ей была дорога Эди, но внезапно она почувствовала, что между ними не могло быть крепкой связи. Несмотря на все, что было между ними общего, суицидальные наклонности в это число не входили. Вайолет тянуло к наркотикам и саллекхане, потому что они казались единственным способом покончить с жестокостью матери. Вдали от Джозефины жизнь казалась возможной, даже захватывающей. Вайолет хотелось жить. Именно это и делало ее аномалией в Фоллкилле. Ей были дороги Эди и Коринна, но ей не было места среди них. Ей нужно было выбираться оттуда.

В кабинете терапевта Вайолет потребовала, чтобы та рассказала ей о стадии рассмотрения ее заявления на выписку.

– Мне нужно кое-что уточнить по твоему делу с несколькими коллегами, – сказала Сара-певт.

Вайолет с трудом удержалась, чтобы не закатить глаза при упоминании о ее деле. В него попадало все: что она ела, что говорила, как выглядела, с кем разговаривала. Люди целыми днями наблюдали за ней и что-то строчили.

– Но мне лучше! – настаивала Вайолет. – Никаких флешбэков из-за ЛСД. Никакой потребности причинять себе боль. Насколько мне известно, никто не выдвигает против меня никаких обвинений из-за Уилла.

– Я слышу тебя, – сказала Сара-певт. – Но тебе нужно спокойно подождать, пока не закончится оформление документов. Ты сможешь это сделать?

Вайолет кивнула.

– А ты уверена, что ты не слишком уязвима, чтобы отправиться домой? Вайолет, сегодня ночью твоя подруга пыталась покончить с собой. Ты пришла сюда злая и заплаканная.

– Пожалуйста, не используйте это против меня, когда будете принимать решение. Я не была бы человеком, если бы не переживала из-за своих друзей. Разве не так?

– Так, – ответила Сара-певт. – Ты права. Конечно, ты переживаешь за друзей. Ты сталкиваешься с реальными эмоциями и реальной жизнью. Я вижу в этом хороший признак. Ты сближаешься с людьми – честно, безо лжи – даже если нет никакой гарантии, что между вами что-то выйдет. Так и работает настоящая близость.

– «Вам письмо», – окликнула ее медсестра названием фильма, увидев, что Вайолет возвращается в палату с потухшими красными глазами. Эта шутка стала убогой еще двадцать лет назад, и Вайолет не смогла выдавить даже вежливой полуулыбки.

Восковая печать. Эта чертова манерная печать. Сегодня Виола, которая и так уже была истощена, почувствовала себя почти оскорбленной печатью с изображением скрипичного ключа. Это был слишком дерзкий намек, призыв к долгу, и Вайолет не была уверена, что хочет на него отвечать.

Боже, Вайолет жаждала небольшой химической поддержки. Как же сильно ей хотелось сделать затяжку – затяжку чего угодно. Удар за ударом, снова и снова. Ей нужно было наполнить свежей кровью сосуды, поменять мозговой фильтр, перенастроиться и отправить себя в далекое забытье.

Учитывая обстоятельства, сигареты были вполне уместны. Вайолет засунула письмо за пояс и вышла на улицу с пачкой, которую дала ей Эди из своей бесконечной коробки. Она сделала две быстрые, глубокие затяжки и сразу почувствовала себя хуже. Она смотрела, как клубится дым, и переворачивала письмо снова и снова, жалея, что не может просто прикоснуться к нему спичкой и смотреть, как источник ее беспокойства темнеет и превращается в пепел.