Тот грузин, на рынке продавец,торговал домашней «изабеллой».Рынок срыли. И пришел конец —не застольям, а эпохе целой.Целой жизни — уж какой была,и любви — какая уж досталась.Я б в гробу хрустальном проспалабабий век оставшийся и старость.…Мне его вовеки не забыть —как звезда, рубинового цвета.«Что мне пить?» — в ответ: «Куда ж нам плыть?»Впрочем, я и не ждала ответа.«Я пропела это дело, проспала…»
Я пропела это дело, проспала,и меня не дозвались колокола,хоть под утро и приснился мне их зов…Было больше, чем одиннадцать часов.Было больше, чем двенадцать.Или — час.Бог не выдал — это да,но и не спас:я пришла, когда на двери был замок:что ж роптать теперь — он сделал все,что мог.И несолоно хлебавши, и — без слезшла я гордо мимо зелени и роз,мимо птицы и яиц с табличкой «Бой»,мимо нищенки, вздохнувшей: «Бог стобой…»Воспоминание об Алексее Дидурове
Я говорила — дурочка, коза:«Как жалко, что в стихах у вас нет Бога…»И округлялись у него глаза,а я, не видя, продолжала строго,что, мол, стихи его — сплошная плоть…Не ведая, а может, забывая,что во плоти явился нам Господьи тем она бессмертна, что живая.«И видела я, как снимают кино…»
…над вымыслом слезами обольюсь.
А. ПушкинИ видела я, как снимают кино.Да что там «я видела» — я в нем снималась,я кем-то была, и не все ли равно,что этой меня была самая малость.Была у героя жена на сносях,в другой сериал героиня спешила…А всё же работали все не за страхи жизнь, а не шило меняли на мыло.Колодец потемкинским был там — и дом,и дети, которые льнули к окошку(но правда, она заключается в том,что все умирают всегда понарошку).Искусства едва ли там было на треть(и те, кто снимал, это видели сами),но кто-то кино это будет смотретьи (в том его смысл!) обольется слезами.«И помню я не мамин гроб…»
И помню я не мамин гроб,не чей-то черный шелки не ее холодный лоб,а то, что дождь пошел.И то, что гроб стоял в траве —забыли табурет.И бабочек. Их было две.…А гроб не помню, нет.«Мы с моим четырнадцатилетним сыном…»