— Ты так крепко задумался, — снова заговаривает Алекса в момент, когда с улицы доносится сигнал автомобиля. — Я люблю свою дочь, Киллиан. Но короткие встречи — это все, что я могу себе позволить. Потому что после каждой такой встречи я снова и снова умираю, зная, что не могу быть с ней.
— Ты вполне могла быть с ней каждый день и каждую минуту, но выбрала карьеру.
Мое сердце сжимается. Киллиан отвечает ей так холодно и сухо, что я едва узнаю в этом мужчине того, в которого успела влюбиться. Он как будто не слышал всего того, что она сказала раньше. А потом Алекса продолжает:
— Певицы, как и пилоты, рано выходят на пенсию, Кил. Это была карьера моей мечты, и я хотела ее осуществить любой ценой. Может, я никогда не стану второй Мадонной или Уитни Хьюстон, но, поверь мне, я сделаю все, что в моих силах, чтобы приблизиться к ним. Потому что я — и ты это, мать твою знаешь, — хороша в том, что делаю! — Я слышу, как срывается и дрожит ее голос, а потом какую-то суету. Я даже не заметила, как подошла ближе к гостиной, чтобы лучше слышать то, о чем они говорят. Да-да, всех нас мамы учат, что подслушивать нехорошо. Но почему-то мне кажется чертовски важным узнать, что происходит. Как будто сказанное бывшей женой Кила как-то изменит мою жизнь. Может, и правда изменит. — Ты не видишь дальше своего носа, потому что не хочешь, Киллиан. Тебе неудобно понимать кого-то. Я не буду напоминать, сколько раз повторяла тебе, почему именно сейчас мне важно заняться карьерой. Но ты, уверена, даже не вспомнишь ни одного аргумента, ведь тебе было неудобно вникать и понимать меня. Я буду приезжать к дочери, буду продолжать дарить ей подарки.
— Только не гребаных кроликов, она их ненавидит, — цедит сквозь зубы Кил.
— Сегодня Милли рассказала мне, почему так не любит кроликов и зайцев.
— Год назад ее укусил домашний кролик.
— До встречи, Киллиан. И не спугни девушку, иначе тоже сбежит от тебя. Не души ее, а услышь, как не смог услышать меня.
Как только входная дверь щелкает, закрываясь, я обессиленно прислоняюсь плечом к стене. Передо мной стоит Киллиан с опущенными плечами, и смотрит на дверь. А потом резко поворачивает голову, и тяжелый вдох, который он делал, прерывается на полпути.
Мы смотрим друг другу в глаза долгие секунды. Они растягиваются, как желейная конфета, которую тянут в разные стороны. Становятся вязкими и какими-то даже душными. А потом Кил подходит ко мне и, обняв, зарывается носом в мои волосы. Я кладу руку на его грудную клетку и чувствую, как его сердце отбивает тяжелый ритм мне в ладонь. Поглаживаю, желая успокоить.
Я могла бы сказать, что все это пустяки, и совершенно меня не касается. Но правда в том, что слова Алексы задели меня. Как будто она взяла меня за воротник и хорошенько встряхнула.
Сейчас я проживаю с Киллианом то, что проживала всего один раз в жизни до него. Влюбленность, которая ослепляет и отключает мозги. Я как будто надеваю на глаза полупрозрачную маску, и смотрю на окружающий мир сквозь тонкую ткань. Она мешает видеть четко, мыслить трезво. Мне приходится то и дело насильно возвращаться в реальность, чтобы анализировать происходящее.
В старшей школе я была влюблена в парня. Или мне так казалось, сейчас уже и не знаю. Я идеализировала его. Мне казалось, что он — предел мечтаний. Так думала и вся оставшаяся часть школьниц, потому что парень был чертовски популярный. Я тогда натворила глупостей. Отправляла ему открытки и любовные письма, краснела при его появлении, почти призналась в любви. К счастью, я никогда не подписывалась своим именем и напрямую не говорила ему о своих чувствах. Как это часто бывает в таком возрасте, парень меня разочаровал. Я застала его обжимающимся в классе физики с чирлидиршей его команды по бейсболу. Мое сердце было разбито, мечты — разрушены. И тогда я думала, что больше никогда не стану влюбляться, потому что в это время я превращаюсь в глупую, совершенно не соображающую версию меня, которая мне совсем не нравится.
Но я позволила себе это с Киллианом. Потерять бдительность. Подала руку, чтобы он повел меня за собой. А по факту получаю то, чего так хотела избежать: он пытается сделать меня удобной. Подстроить под свой режим жизни. Я помню, как это случилось с мамой. Сначала она пошла в декрет со мной, потом забеременела во второй раз и уволилась с работы. Я даже помню тот их разговор с папой, когда мама носила под сердцем Рода. Родители шептались в своей спальне, но дверь была приоткрыта, а мне приснился кошмар, и я пришла под их двери, чтобы попроситься спать с ними. Мне было всего три года, но почему-то именно этот момент я помнила. Мама обещала папе, что Род — это последний ребенок, потому что она не собиралась жертвовать карьерой ради семьи. Папа тогда согласился, но уже через два года после Роджера родилась Крис, и мама окончательно осела дома. Да, у нее появлялись какие-то подработки, но это было скорее для души, чтобы не сойти с ума одной с тремя детьми. И все же мама так и осталась домохозяйкой.