Мама на войне

— Я — новый доктор, — объявил я. — Где фельдшер? Где сторож? Нельзя ли кого-нибудь позвать сюда?

Девочка окинула меня быстрым взглядом синих, как васильки, глаз и, ринувшись обратно в ту же дверь, откуда вышла, закричала пронзительно:

— Дяденька, идите, дяденька, доктор приехал!

Дверь за нею захлопнулась, в избе послышались тревожные голоса, а я остался снова один с курносым поросёнком, который, видимо, был недоволен моим прибытием и всячески старался выразить мне свои враждебные чувства.

Девочка скоро вошла и, шлёпая по грязному полу, причём подол её ветхого пальто волочился за нею, повела меня направо.

— Идите, дяденька, сюды, а дяденька сичас придя!

— Это у вас и есть лечебня? — спросил я, входя в большую избу, дощатой перегородкой разделённую на две половины.

— Лечебня, дяденька; а дяденька в энтой избе живёт! — бойко объяснила девочка, стоя передо мною со своим ребёнком, точно солдат с ружьём перед начальством.

…Девочка стояла передо мною со своим ребёнком, точно солдат с ружьём перед начальством.

Я осмотрелся. Первое отделение избы, вероятно, представляло собой приёмную для больных, потому что вдоль стен здесь тянулись длинные скамейки, а в углу, на табуретке, стояло ведро с водой и на гвоздике была привешена заржавленная кружка. В следующем отделении, служившем аптекою и докторскою комнатою, за прилавком стоял большой шкап, уставленный банками и склянками, а ближе к двери — качающийся стол, на котором лежала распухшая книга для записи больных, два колченогих стула и ободранный диван. Беспорядок везде был страшный: на полу наросли целые пласты грязи, давно не белённые стены покрыты жёлтыми разводами; одно окно было разбито и заткнуто какой-то тряпкой, на прилавке в куче валялись позеленевшие от старости медные весы, немытые ступки, от которых пахло гнильём, баночки, пузырьки и всякая дрянь. Пока я всё это осматривал, девочка продолжала есть меня глазами и только изредка отворачивалась, чтобы двумя пальцами вытереть носик ребёнку.

— Ну, однако, и неказисто же у вас здесь! — сказал я. — Кто за порядком смотрит? Где сторож?

— Да это я сторож-то, — отвечала девочка.

Я посмотрел на неё с удивлением.

— Ты? Вот так сторож! Что же это ты, сторож, своё дело плохо исполняешь, а?

Глаза девочки испуганно заморгали.

— Да я, дяденька, всё делаю, что дяденька приказывает, — торопливо проговорила она. — Вы, дяденька, спросите дяденьку, он небось вам скажет!

— Ну хорошо, тётенька, это уж после, а теперь ступай-ка, скажи ямщику, чтобы он мои вещи сюда нёс.

Через минуту все мои промокшие пожитки были перенесены в лечебню, причём девочка деятельно помогала ямщику. Она, не выпуская из рук ребёнка, вихрем носилась взад и вперёд, и бедный младенец часто оказывался в самых невозможных положениях, иногда даже чуть не вниз головой. Я отпустил ямщика, разделся, а фельдшер всё не показывался. Я уже начал было терять надежду увидеть его когда-нибудь, как вдруг дверь тихо скрипнула, и передо мной очутился господин лет тридцати, низенький, довольно упитанный, с узенькими серыми глазками, в которых просвечивало явное недоброжелательство и испуг. Он, видимо, приоделся: на нём был довольно приличный сюртучок, застёгнутый на все пуговицы; волосы были примаслены.

— Честь имею представиться — фельдшер Кудакин! — отрекомендовался он.

— Очень приятно. Садитесь, пожалуйста!

— Ничего-с, я и постою! — поспешно сказал фельдшер, и в глазах его ещё резче обозначились испуг и недоброжелательство. Очевидно, такое начало показалось особенно зловещим.

Я спросил его, нельзя ли мне подать сюда самовар и затопить в лечебне печку, и, получив на то и другое его милостивое согласие, отрядил девочку-сторожа за дровами и самоваром. Мы остались одни.

— Скажите, пожалуйста, это у вас всегда такая грязь и беспорядок? — спросил я.

Господин Кудакин беспокойно оглянулся, и усики его зашевелились.

— Помещение плохое-с.

— Помещение помещением, а вот грязь-то откуда? Эта девочка у вас сторожем при больнице служит?

— Т… так точно-с! — с запинкой сказал фельдшер. — Трудно найти подходящего. Здесь народ — лентяй, господин доктор, работать не хотят.

— Может быть, жалованье недостаточное? Вы сколько ей платите?

Кудакин покраснел, и глаза его забегали, как мыши.

— Д… два с полтиной, — вымолвил он так, как будто сам не верил своим словам.

— Это мало. Прибавить бы нужно.

В это время девочка, уже освобождённая от младенца, втащила самовар, и фельдшер, пожелав мне приятного аппетита, удалился. Пока я распаковывал свои чемоданы и заваривал чай, мой босоногий сторож оказывал чудеса расторопности и сообразительности. Она мигом убрала со стола книгу и чернила, притащила от фельдшера скатерть и посуду, затопила печку, вымела пол, помогла мне заправить и зажечь лампу и стала у дверей, не сводя с меня своих быстрых глаз.

— Может, вам, дяденька, яичек достать? — спросила она.

— Да где же ты их достанешь?

— А у хозяина. Сичас сбегаю. Может, и молока нужно?

— Давай и молока.