Мама на войне

Фельдшер молчал и ещё громче застучал пестиком.

Следующая больная поразила меня ещё больше. Она прямо подступила к самому моему носу и, не отвечая на вопрос, чем больна, прошептала мне на ухо:

— Мне на гривенник иод-каменю дайте.

— Какого иод-каменю? Да ты чем больна?

— Я-то ничем, мой мужик хворает. Ломота у него, так нам сказали, иод-камень дюже помогает.

И она совала мне гривенник. Я обратил на фельдшера вопросительный взор, но он делал вид, что не замечает его, и продолжал свою оглушительную стукотню. Меня выручила Хвеська, которая, в качестве сторожа, присутствовала тут же и по очереди впускала больных.

— Это, дяденька, ей вон чего надоть! Постой, я сичас достану!

И, живо забравшись в шкап, она, с знанием дела, вытащила банку с йодистым кали и поставила её передо мной.

Я всё понял. Кудакин не только взимал за «пузыри», но торговал также и земскими лекарствами, разумеется, в свою пользу. После этих двух открытий я старался избегать обращаться к нему с вопросами, а он, в свою очередь, вёл себя так, как будто меня здесь и не было. К счастью, на помощь мне опять пришла Хвеська, которая, как оказалось, знала аптеку гораздо лучше, чем Кудакин. Когда он затруднялся в чём-нибудь и не сразу мог отыскать нужное ему лекарство, она выскакивала из своего угла и говорила:

«Это, дяденька, не там, это в «сильнодействующих»! Или: «Да вы бы, дяденька, поваренной соли прибавили, она тогда скорей разойдётся» и т. д.

Фельдшер бросал на неё свирепые взгляды, но делал всё по её указанию, и, действительно, она оказывалась права. В конце концов уже и я стал обращаться к Хвеське, и она ни разу ничего не перепутала, а порошки делала так быстро и аккуратно, точно настоящий аптекарь.

Следующая больная поразила меня ещё больше.

С Хвеськиной помощью дело у нас шло как по маслу.

К двум часам лечебня опустела. Мы остались одни с Федосьей.

— Ну, вот что, Федосья, — сказал я. — Я тобой нынче доволен и, пожалуй, оставлю тебя в сторожах. (Федосьино лицо просияло.) Только смотри, чтобы всё было в порядке — я чистоту люблю. У меня будут новые порядки. Нянчить теперь шабаш, больше не будешь, корову доить тоже, но чтобы в лечебне — порядок и чистота. Жалованья тебе полагается пять рублей в месяц, харч твой. За беспорядок буду строго взыскивать: чуть что не по-моему — сейчас расчёт. Ну, вот тебе и всё: хочешь — служи, хочешь — нет.

Хвеська смотрела на меня во все глаза, точно не веря своим ушам и то краснея, то бледнея. Потом она всплеснула руками, заохала, засмеялась и бросилась было куда-то бежать, но я её остановил.

— Постой, чего ты? Ишь, обрадовалась! Ты ещё послужи сначала, может, мы с тобой не поладим.

Девочка отрицательно потрясла головой.

— Я, дяденька, стараться буду — ух, как!

С фельдшером у нас разговор вышел короткий. Он явился ко мне, видимо уже подготовленный к тому, что его ожидает, и на моё предложение приискивать себе другое место ответил мне с усмешкой: «Покорнейше вас благодарю!» — и величественно удалился. Это значительно облегчило мою задачу, и я вздохнул свободнее: нет ничего хуже, как отказывать, лучше самому получить отказ.

Мне оставалось ещё переговорить с хозяином избы насчёт поправок. Скоро мы сговорились с ним наилучшим образом. Решено было с завтрашнего же дня приступить к белению стен и починке оконных рам, а жена его взялась стряпать мне обед и стирать бельё.

Покончив со всеми этими делами, я почувствовал страшную усталость и с удовольствием растянулся на колченогом диване в ожидании заказанного самовара. «Вот теперь-то уж я отдохну!» — подумал я. Но не успел я ещё как следует приладиться к своему жёсткому ложу, из которого во все стороны торчали сломанные пружины, как вдруг в сенях изо всех сил хлопнула дверь, послышались чьи-то пронзительные крики и топот нескольких пар ног. Я выскочил в сени, мимоходом опрокинув корыто с помоями, к великому негодованию фельдшерова поросёнка, и на крыльце увидел такую картину. В углу, дрожа всем телом и заливаясь слезами, стояла Хвеська, а на неё с двух сторон наступали Кудакин и его супруга с каким-то требованием.

— Что это такое? Что случилось? — спросил я.

Кудакин бросил на меня взгляд, полный ненависти, и ничего не отвечал, за него ответила супруга:

— Да как же, господин доктор, да что же это за порядки такие? Мы сами люди бедные, а ведь на ней вся одежда наша! Она к нам без рубахи пришла, мы её одели-обули, у ней ниточки своей нету! А теперича как вы ей этакое жалованье положили, она сама в средствах одеться, а мы люди бедные! Ну, сымай одежду, чего же ты стоишь?

Проходившие мимо люди останавливались. Хвеська плакала.

— Послушайте, однако! — сказал я. — Ведь не оставаться же ей голой на улице; подождите немного, когда она достанет себе во что переодеться. Неужели вам жаль этих лохмотьев?

— Для кого лохмотья, а для нас добро! Мы сами в нужде живём, нам не из чего дары дарить! Это уж пущай кто побогаче, тот и одевай всех нищих, а мы не в состоянии.

Народ прибывал.