Мамка-кормилица

— Базиль! Пошли за докторомъ, — обратилась Колоярова къ мужу.

— Безполезно, я думаю, Каточекъ… Вдь ничего не случилось. Авось, Богъ помилуетъ, — отвчалъ мужъ. — А мы лучше вывтримъ эту комнату и затопимъ каминъ.

Онъ опять позвонилъ лакея и веллъ топить каминъ.

— Мадемуазель! Уведите-же вы, наконецъ, Шурочку въ дтскую! — раздраженно крикнула Колоярова. — Или нтъ, погодите… Дайте, я у ней пощупаю головку. Нтъ-ли у ней жара? — прибавила она, подошла къ двочк и приложила ей руку ко лбу. — Есть… Есть жаръ. Дождались! Доплясались! Базиль! Надо посылать за докторомъ. Я думаю, надо посылать прямо за профессоромъ Иваномъ Павлычемъ.

— Погоди, Катенька… Такъ нельзя… Надо, что бы выяснилось. Шурочка теперь даже веселе, чмъ до гостей, — говорилъ Колояровъ. — У тебя, Шурочка, ничего не болитъ? — спросилъ онъ двочку.

— Ничего. Дай мн, папа, пряника съ елки, — лепетала двочка.

— Ну, вотъ видишь! Даже аппетитъ чувствуетъ. А то ужъ и профессора!

— И яблочко, папа.

Двочку повели въ дтскую.

— Ничего не выяснилось! — передразнила мужа Колоярова. — Отецъ тоже! Когда выяснится, то уже поздно будетъ.

Она надулась на мужа.

Въ конц концовъ, изъ-за приглашенныхъ на елку дтей вс перессорились. Даже бонн-фребеличк былъ данъ нагоняй, что Шурочка ушибла себ большой куклой лобикъ, и у ней, будто-бы, вскочила на лбу шишка. Ни въ чемъ невиновная бонна украдкой плакала.

Хорошо себя чувствовала только красавица мамка-кормилица Еликанида. На нее, какъ на источникъ питанія, а слдовательно и здоровья Мурочки, смотрли, какъ на богиню и прямо покланялись ей. Никто, даже скорая на дерзкій языкъ мать молодой Колояровой, не ршалась сказать ей ни малйшей колкости въ обиду, чтобъ отъ огорченія молоко не испортилось. Ее мыли въ господской ванн душистымъ мыломъ, ее еженедльно осматривалъ домашній докторъ. Кормили ее и поили съ господскаго стола, давали къ каждой д по полубутылк хорошаго пива, утромъ подавали ей какао или шоколадъ.

Вотъ и сейчасъ… Елку давно уже погасили. Мурочка спитъ въ кроватк, а мамка-кормилица Еликанида сидитъ у себя въ дтской, не переодвшаяся еще изъ своего параднаго фантастическаго костюма, блещущаго серебромъ, и улыбается, любуясь на себя въ большое зеркало. Лакей во фрак и бломъ галстук принесъ ей на серебряномъ поднос большую чашку чаю со сливками и печеньемъ и поставилъ на столъ, на которомъ передъ мамкой-кормилицей уже лежалъ ворохъ всякихъ гостинцевъ, полученныхъ съ елки, и большой голубой шелковый платокъ съ блыми цвтами — подарокъ на праздникъ.

Мамка Еликанида взглянула на подносъ и еще больше улыбнулась, умилившись. Она всегда умилялась на серебряный подносъ. Серебряный подносъ былъ предметомъ ея тайныхъ мечтаній еще и тогда, когда она беременная работала на огород, около парниковъ, и молила судьбу, чтобы та послала ей случай поступить въ богатый домъ мамкой-кормилицей, пообчиститься, пообмыться, повеличаться и попить и пость на серебр.

Подавъ мамк Еликанид чай, лакей остановился, улыбнулся во всю ширину лица и произнесъ:

— Совсмъ брилліантовая! Красота!

— Уходи, дуракъ, уходи! А то достанется теб,- полу снисходительно, полусерьезно отвчала ему Еликанида, а у самой у нея, какъ говорится, любо такъ по губамъ и забгало.

II

Сейчасъ только подали завтракъ для Еликаниды — молодой красивой мамки-кормилицы маленькаго Мурочки Колоярова. Завтракъ былъ поданъ въ дтскую комнату на серебряномъ поднос, застланномъ камчатной блой, какъ снгъ, салфеткой съ вензелевымъ изображеніемъ имени Екатерины Васильевны Колояровой. На поднос стояли серебряная кастрюлечка съ манной кашей, прикрытая крышкой, говяжій битокъ съ картофелемъ-пюре на одной серебряной тарелк и крылышко пулярды съ брусничнымъ вареньемъ на другой. Тутъ-же лежали два ломтика благо хлба и небольшая груша. Завтракъ былъ составленъ по меню, утвержденному домашнимъ врачемъ Колояровыхъ для завтрака мамки-кормилицы. Въ виду того, что сегодня утромъ Мурочка (Михаилъ) плакалъ, что было приписано будто-бы не вполн здоровому молоку мамки Еликаниды, такъ какъ предполагалось, что съ вечера мамка съла что-нибудь лишнее, за завтракомъ ея было сдлано наблюденіе. Смотрть, какъ и чмъ мамка питается, пришла сама молодая мать Екатерина Васильевна Колоярова. Явясь въ дтскую, Колоярова прежде всего приподняла крышку кастрюлечки и сказала:

— Кажется, для тебя, Еликанида, этой каши будетъ слишкомъ много.

Красивая мамка улыбнулась и отвчала:

— Что вы, барыня! Да тутъ самая малость.

— Понимаешь, манной каши теб прописано не боле двадцати граммъ на пріемъ. Я убавлю дв ложки.

— Что вы, барыня! Я сть до смерти хочу. Что-же тутъ осталось-то? Хлба положено — курица больше състъ. Котлетка самая махонькая.

— Ну, не разсуждай, бери ложку и кушай, — остановила ее Колоярова, заглянула въ записку, которую держала въ рук и прибавила: — Да, манной каши не больше двадцати граммъ. А пшенной, такъ даже всего только пятнадцать. Вдь оттого только Мурочка и плакалъ сегодня, что ты нажралась чего-нибудь вчера.

Мамка жадно ла кашу и сказала: