Мамонт

Испил на кухне чайку и, не разбирая вкуса, чего-то съел.Взглянув на дату в лотерейном билете, сунул паспорт в карман – а вдруг!? – и пачку денег для антуража, и не поленился сходить в киоск. И нашёл в купленной там газете выигрыш: грузовой мотороллер «Муравей», механизм чисто государственный, частным лицам он пока что не продавался.Оформил билет в сберкассе и по квитанции получил на загородной обширной базе «Муравья» зелёного цвета. Там же приобрёл электрическое точило, мощную дрель да дрель обычную, кувалду, наковальнюи большие слесарные тиски – малые у меня имелись, достались от Януария. Грузчики, поощрённые суммой на выпивон, уложили покупки в кузовок мотороллера. «Муравей» кряхтел, но терпел. Пока я застёгивал брезентовый тент, грузчики принесли ведро бензина, а бригадир неожиданно предложил приобресть электрорубанок и, самое главное, «электропилу бытовую циркулярную», она же и электрофуганок, и фреза – как пожелаете. Но за тройную цену. Я согласился, внутренне трепеща: а вдруг да здешнее начальство упрётся, а вдруг да не продадут?! Однако, бригадир вернулся из конторы довольный – видимо, и с ним поделились. Пока грузили станки, я набрал дисковых пил и фигурных фрез.

Загнал «Муравья» во двор отцовского дома и сходил в Мамонтов дворец-сарай за бензопилой. Отец с матерью были на работе, они и знать ничего не знали.Выпилил часть забора – метра три между садами отца и Мамонта. Сбегал на соседнюю улицу – там жил столяр, знакомый мне по заводу. Обычно он прирабатывал тем, что делал отличнейшие ульи. Спросил его, хватит ли сухой древесины на полста ульев. На сорок пять точно хватит, был ответ, а там посмотрим. И станем делать хорошо и не торопясь, к весне доспеем. Договорились, что я буду забирать и увозить по пять ульев. Я оставил ему аванс и даже не торговался, хотя цену мастер взвинтил не слабую. Но столь великолепных ульев никто, кроме него, не мастерил. До конца рабочего дня время оставалось ещё, и я по пути домой занёс в газету объявление о продаже мусульманского домика, а потом завернул в городской отдел культуры. Там мне железно пообещали дать полставки – аж тридцать рублей – за место художника-декоратора при нашем Народном театре. Режиссёр театра Гена Липатов, учившийся чуть ли не вместе с Шукшиным, общавшийся с Даниилом Граниным и ещё с кем-то, но по каким-то причинам осевший у нас в городе, дружился со мной и звал к себе, увы, на те же пресловутые тридцать рублей. Сам он сидел на восьмидесяти рублях, минус тринадцать процентов подоходного налога да рубль взноса на профсоюз. Тридцать рублей, разумеется, небольшие деньги, но по теперешним моим планам это было то, что нужно: и почти свободный художник – и под статью о тунеядстве не подхожу. Оформляться на работу в театр следовало лишь через месяц, режиссёр укатил в дом отдыха.Я быстро сообразил: он вернётся, а я как раз на летнюю сессию умотаю, и тоже на месяц, и тоже, в принципе, отдохну…Тут же, в коридоре исполкома столкнулся с собратом по рыбалке, терапевтом, он выскочил, бледно сияя, из здравотдела. Его назначили директором открывающегося в городе медтехникума. Мы с женой хоть и тосковали по сельской жизни, но возвращаться в Маклаковку как-то уже не думалось. И я сказал дружку-терапевту: в зачётке моей жены на агрофаке – одни пятёрки. Возьмёшь в техникум без экзаменов? Да с радостью! Пусть документы принесёт. Приплетясь, наконец, к родителям, я застал их совершенно ошалелыми. Они только что вернулись с завода, усталые и голодные, и смотрели то на «Муравья», то на проход в заборе. Мать держала в нервно трясущейся руке сумку с хлебом и макаронами. Я глянул, словно впервые, на древний родительский домишко – и у меня слёзы едва не хлынули.

– Мам, пап, пошли-ка со мной, я вам всё сейчас расскажу.