Мамонт

Сходил в сарай за отвёрткой и опять взмылся на чердак. Отвинтил один лист в дальнем углу и с огромным усилием оттащил его в сторонку. Полтора метра одного карниза и три другого оказались плотно заставлены всевозможнейшей золотой посудой. Поверх сервиза в углу лежала скромная жестяная вывеска: «Скупка драгоцнныхъ металловъ и каменiй». Ни от деда Кузьмы и ни от кого другого не доводилось слышать, что здесь, у нас в городе была у Януария скупка. Тут он жил и, конечно же, тоже торговал, но имел магазины и в Казани, и в Нижнем Новгороде, не говоря уж об Алатыре, Ядрине и Курмыше. Перебирать да оценивать клад я не стал, просто сидел на слежавшихся опилках и тупо смотрел на золото. Общая длина карниза была сорок восемь метров, а я исследовал лишь четыре с половиной. Дико было даже предположить, что содержимое карниза однородно по всей длине. Из любопытства воткнул отвёртку в опилки – слой был достаточный, сантиметров десять. Разрыл ямку пошире – посмотреть, на чём покоится слой опилок. Под ними была такая же крепкая фанера, явно лежавшая на потолочных досках. Об отвёртку в глубине опилок изредка постукивали и скрежетали камешки. Один из них вывернулся наверх и в глаза полыхнуло красным, это был довольно крупный рубин. Просеивая в пальцах опилки, нашёл в той же ямке ещё несколько камешков, среди которых узнал два бриллианта, названия остальных были для меня тайной. Сапфиры, изумруды, опалы? Бросил все камешки обратно и заровнял опилки. Дед Януарий всё делал правильно. Храни он камни в ящике где-нибудь, и случись злоумышленники, унесли бы всё разом. А тут, на подловке, если некто и обнаружил бы камни каким-то чудом, пришлось бы долго вскрывать фанеру и ещё дольше просеивать опилки. Впрочем, и я-то наткнулся на камешки случайно, а любые грабители, посчастливься им увидать золото в карнизе, сим и удоволились бы, и лезть в опилки им и на ум бы не пришло. Януарий Нефёдович был, однако, умён: горсть этих камешков гораздо превосходила по цене всё золото из карнизов. А судя по площади подловки, камешков там таилось никак не меньше ведра. Случись сейчас в городе Мамонт Нефёдович, наследник всей этой жути, я сразу затащил бы его сюда. Спросить его адрес у магнатов, гостивших у него «на в югах»? Не скажут, я им не ровня. Да и Мамонт Нефёдович, скорей всего, документы давно сменил – был при прощании такой намёк. Отыскать милицейского офицера Керю? Но я же не прокурор, чтоб запрос такой посылать. Да и не надеялся я на Керю: четыре ездки на «Волге» с «капустой и рыжьём» сошли ему с рук, а вот пятая? Вдруг поломка да остановка, да интерес милиции? А в машине – несколько пудов золота и ведро камней! Полетит шерсть и с Кери, и с Мамонта, и с нас со всех. Я постарался выкинуть чердачные клады из головы, как если бы их и не было, и молчать пока: а там посмотрим.Чтобы уложить фанеру на место, мне пришлось поднять её край – и от её нижней стороны вдруг отделились два листа белого металла. Я устроил фанеру туда, где она была, предварительно отвинтив край соседней плоскости и просунув под неё пальцы: там тоже чувствовался металл. Завернул шурупы, бросил сверху для маскировки несколько пустых ящиков и наконец взялся за сверкающие листы: это было, конечно же, серебро. Толщина – около миллиметра, далеко не фольга, ширина – сантиметров семьдесят, а скорее всего аршин, длина – три с лишним аршина. Листов насчитал я шесть, под фанерой они лежали в два ряда, три листа в каждом. За долгое время они слиплись, я разъединил их и скатал тщательно в рулоны. Тут же сыскал шесть мешков – этого добра на подловке полно имелось – и завязал в них серебро. Мешки навскидку весили поболее пуда каждый, и пришлось попыхтеть, снимая их в прихожую с чердака. Позвонил одному из своих друзей по институту, скульптору и отчасти ювелиру, чтоб подъехал немедленно. И пока я перетаскивал к воротам мешки, он примчался – на старом, доставшемся от дяди «Москвиче». Жил он далеко за Сурой, в Горьковской области, а здесь гостил у родственников жены, в семье моего приятеля-терапевта. Иногда мы рыбачили втроём на озёрах и на Суре. Верней, возился с удочками обычно терапевт, и он же варил уху, а мы, студенты-заочники, стояли у этюдников и писали пейзажи к зимней сессии. И подолгу не обращали внимания на страстные призывы дружка: долбануть наконец-то по стакашку, да и приняться за уху. Он был из тех, кто пить в одиночку не способен.Скульптор превосходил меня в возрасте лет на десять, у него было четверо детей и, при всём его трудолюбии, денег на житьё не хватало. Ему мечталось поскорее окончить институт, набрать выставок и вступить в Союз художников – ведь после этого появится возможность продавать свои работы через художественный салон. Помнится, он задумал создать композицию из серебра: деревце со множеством листьев и плодов, да всякими птичками на ветках – я видел эскизы и они мне очень понравились. Но о серебре он не смел и думать, даже алюминий и медь добывал неисповедимыми путями. Я взял с него слово помалкивать, откуда у него серебро, и присоветовал не особенно бояться: оно прокатано в конце девятнадцатого века и ни с какого завода не своровано. И мне ничего за него не нужно, денег и так полно: у тестя полсотни ульев! Вдобавок, я принёс из сарая несколько платиновых болванок – вот, возьми, на свалке в железяках нашёл… предположим. Семье на много лет на жизнь хватит. Скажем, отливай перстни раз в полгода – ну, да не мне тебя учить… Дружок потерял дар речи – и даже от чая отказался, опасаясь оставить без присмотра машину с драгметаллом в багажнике. Провожая его, я силой вручил ему пятьсот рублей – чтоб было на что существовать его семейству, пока он создаёт своё дерево для выставки. Опять же, первичный капитал – основа всякого предприятия: по Марксу.И обратно, я же видел эскизы-то! Там птички – и ягоды клюют, и пёрышки чистят, и с веток вспархивают… По две недели труда на каждую…