Мамонт

Разогрел «чифу», отрезал в «сенях» в чулане изрядный кус окорока, оставленного нам добрым Мамонтом, отыскал в принесённой кастрюле хлеб. Насытившись и попив с папироскою «слона» без сахара, принялся за дела. Вспомнив сумму, взятую из домашнего бюджета, положил такую же в сумочку жены. Затем позвонил в Москву старшему из бабушкиных сыновей, Сяиту. Назвал ему номер своего телефона – он записал, и я сказал: квартиру мы покидаем. Сяит подумал немного и попросил дать в нашей газетке объявление о продаже дома: бабушка остаётся жить в Москве. А покупатели пусть договариваются с ним, с Сяитом, по телефону. Бегло осмотрел комнаты, а более тщательное исследование решил начать с сарая. Строение выглядело так, что перенеси его в Крым – сойдёт за хороший дом. Железная крыша, толстенные доски стен, кирпичный фундамент, пол из широких дубовых плах – и нигде ни единой щёлочки, лишь зарешёченное окно над дверью.Потолок, правда, как и в любом сарае, отсутствовал, на ввинченных в стропила крючках ничего не висело, лишь на одном я заметил связку берёзовых банных веников, совсем иссохших. У дальней стены, во всю ширину сарая громоздились высоченные штабеля опустошённых Мамонтом коробок и ящиков. В углу стоял двухметровый обрубок узкоколеечного рельса, на нём Мамонт гнул и клепал зимой коптильню из кровельного железа. И я, конечно, постеснялся спросить тогда, где он надыбал столь дефицитные листы. Обрезки этого великолепного железа валялись около верстака, поверх двух ящиков, похожих больше на сундучки. Убрав на верстак железо, я открыл ящики. Они доверху наполнены были ржавыми болтами и гайками. Среди этого хлама в одном из ящиков я нечаянно рассмотрел подковообразный и довольно большой магнит – и поднял его вместе с кучей налипших железяк. Под слоем болтов, шайб и гаек чуть серовато блестел другой металл, и магнит не притягивал его. Это были платиновые валы и втулки первых, самыхдревних швейных машинок «Зингер» – у бабушки моей жены до сих пор преотлично действовала машинка «Зингер», но выпущенная чуть позже, и она, увы, вся притягивалась магнитом: будучи девушкой ещё, бабушка сама проверяла.

Находясь в некоторой прострации, я запер сарай и подался исследовать чердак – наступила и его очередь. Мимоходом осмотрел то, что Мамонт называл погребом: это был, скорее, подвал, очень просторный и весь кирпичный, с холмиком земляной насыпки. Насыпь заросла многолетним дёрном и ежевикой, над кустами торчала кирпичная вентиляционная труба с металлическим колпаком. Вниз вели несколько кирпичных ступенек, толстая дубовая дверь оказалась без замка. Внутри ощущался едва уловимый дух керосина, и точно: у стены стояли оплетённые камышом двухведёрные бутыли с притёртыми стеклянными пробками – остатки товара Януария, и доныне очень ходового товара. В углу стоял ящик с более мелкой тарой, с бутылками вроде современных литровых – в штофах, скорей всего, и тоже в оплётке. В нескольких новёхоньких ящиках, поставленных друг на друга, обнаружилась зелёная масляная краска, в жестяных банках и совершенно свежая. Рядом, в ящиках же, была бутылочная олифа. На ней лежала картонка с грудой дорогих широких кистей с лакированными черенками. В углу стояло несколько малярных валиков с длинными зелёными ручками. В прошлом году Януарий Нефёдович нанимал людей красить крышу и, видимо, собирался пригласить маляров и на покраску второго деревянного этажа, да не успел, и теперь это была моя забота. На стеллаже у другой стены выстроилось несколько керосиновых ламп, и не жестяных, а целиком стеклянных – я видел одну такую в нашем музее. Стояла на полке и коробка с запасными фитилями и пузатыми стёклами для ламп.На нашей окраине гасло частенько электричество, и я догадался взять домой лампу и штоф керосина из ящика. Остальное – хоть по соседям разноси. Тут подумалось: баллонным газом пользовались у нас на улице далеко не все, многие варили еду на керосинках и керогазах, и этим людям керосин-то не помешал бы.