Мамонт

На свидание с другом времени много не ушло, я маленько передохнул за чаем и продолжил экскурсию. В кладовую, занимавшую небольшую часть нижнего этажа – её Мамонт подполом величал, я не полез, кроме ящиков со свечами да заваленных пустыми коробками дубовых полок там не имелось ничего.Кирпичный нижний этаж с узкими зарешёченными оконцами – когда-то магазин Януария – был пуст, если не считать мусора на таких же гладких дубовых полках и высоченной груды взломанных коробов и ящиков, почти заваливших изразцовую печь и стену. Да висящих в дальнем углу нескольких десятков веников хорошей фабричной выделки. Вероятно, это были остатки товара Януария. Мамонт хоть и много поорудовал тут – и ящики потрошил, и половицы он явно выворачивал, но вениками зачем-то пренебрёг и в комнатах обходился щёткой.Веники, нанизанные гроздьями на шпагат, красовались аж в три ряда, один над другим, и верхний ряд почти доставал до потолка. Я отвязал несколько штук: для комнат, кухни, прихожей, предбанника и сарая. Державший их шпагат оборвался, ширма из веников разъехалась и в углу обнаружились пять мешков, подвешенных на железных крючьях. Бросив взятые веники у крыльца, принёс из сарая складную дюралевую лесенку и скинул на пол мешки, оказавшиеся весьма тяжёлыми.В них я с удивлением нашёл деньги в банковских упаковках, отдельно в каждом – рубли, трёшницы, пятёрки, десятки, а в пятом, самом объёмистом мешке – пачки по двадцать пять рублей. Как видно, Януарий Нефёдович не успел или же не смог поменять их на любимые сотенные. На рубль можно было купить три литра молока и буханку белого хлеба. Или преотлично пообедать в столовой, плюс кружка пива. Хотел оставить мешки до времени, но передумал: стальная фасонистая дверь «сельмага» не запиралась, дужка висячего внушительного замка была перепилена. Пришлось заволочь мешки домой, в «пианинную». Запыхавшись, снова поставил чайник.Кухня – с новейшей газовой плитой и огромным холодильником – впечатляла. И удивляла несметным числом дорогой посуды, частью даже серебряной. Мамонт питался в ресторане и потому в холодильнике мёрзли одни консервы. Несколько банок закинуты были туда прямо в магазинном бумажном пакете. Я вытряхнул банки и нашёл в пакете немного денег и лотерейный тридцатикопеечный билет – как видно, сдача из магазина, билет в нагрузку. Комната, где стояли кровать, телевизор и диванчик штучной работы,лишилась постельных принадлежностей и пустых бутылок – всё это Мамонт и Керя выбросили. Кровать была хорошего дерева, красивая даже. Перетащил из «пианинной» и задвинул под кровать все мешки, не удосужившись и заглянуть под неё. Большой мешок во что-то упёрся и я приподнял панель из толстой ореховой фанеры:одна из перекладин, на которых покоилась панель, была сломана и панель держалась на стопе запылённых томов Брокгауза и Ефрона. Такой оригинальный способ ремонта своего ложа явно выдумал старик Януарий. Не имея особых сил, снял с полки над головой два десяткакниг – всего их было там около восьмидесяти, да и подсунул под кровать. В них, разумеется, тоже хранились деньги. Титульные листы томов украшал рельефный экслибрис, сделанный специальным штампом. Выпуклые буквы, стилизованные под готику, шли подковой в правом верхнем углу листа: «Владимiръ Александровичъ Фонъ-Гленъ». Не торопясь и не устав от занятия, я налистал где-то с полмиллиона. Считать не стал, прикинул в среднем число листов в книгах. Пожалуй, в Горький-то с платьями и не стоило мотаться. Дивился только: где и как дед Януарий наменял столько сторублёвок? Для таких дел надобно знать места. Ведь даже и десятирублёвая красная бумажка считалась значительными деньгами, а купюры в двадцать пять рублей встречались довольно редко, пятидесятирублёвки – ещё реже, сторублёвки же вообще мало кто видел. Януарий Нефёдович, скорей всего, получил свои сторублёвки – да и мелочь в мешках – одним махом, при реформе шестьдесят первого года. Ну, поделился с неким знакомцем в банке: быть может, даже и пополам. Над красивым антикварным диванчиком, стоявшим у противоположной стены, блестела лаком ещё одна книжная полка – с подшивками еженедельного журнала «Нива» царских времён. Я, конечно же, листнул две-три подшивки, взяв наобум, но ничего не отыскал. Чему как-то даже и обрадовался, и оставил эти журналы на долгие зимние вечера.