Маморитаи (СИ)

Если Саске и сомневался, то всю нерешительность стёрли пролетающие мимо него тела. Он как в замедленной съемке наблюдал за безвольными мешками с костями, напарывающиеся на возникшие прямо на глазах пики. Сомкнутые плотным замком ладони небрежно отрубил ветряной клинок — они глухо пали в лужу крови.

Вокруг не стало ничего. Всё схлопнулось, погрязло в чёрной дыре. Вспыхнувшие ненавистью слезящиеся глаза Саске вонзились в рыбий взгляд Изуны, чья ладонь вскинулась в сторону мертвых Наруто и Сакуры.

Пускай мышцы сковывал свинцовые цепи. Пускай дрожь шла в гармонии с земляными толчками от глушащего рёва Десятихвостого. Пускай чакры не хватает даже на одного клона. Пускай он встанет на край пропасти с по ту сторону вратами в ад. Саске медленно, словно не чувствуя, как конечности, живот, рёбра — всего его, будто останавливая, кромсает ветер, сдавливает со всех сторон до хруста костей, он всё равно поднялся на трясущихся коленях и обратил к сгустившемуся над ними, как в эпицентре бури, раскрытую руку. Очаг в солнечном сплетении предупреждающе кольнул, чакроканалы заскрипели, натянулись. Саске закричал, срывая горло, отдавая последние жизненные силы.

В ладони сверкнул слепящий сгусток. От него в небо метнулся голубой луч молнии. По чёрным клубам расползлась сетка громыхающих молний, набирающих силу с каждой секундой всё больше, пока в конечном итоге они не разбрызгались на Изуну непрерывным потоком. С разной интенсивностью они ударяли в отступницу и окружавшую её территорию, оставляя парящий дымок на обуглившейся земле.

Вспыхнуло пламя, безудержным цунами распространилось преградой по полю боя, опаляя лёгкие выживших единиц. Ветер вился обезумевшим, визжащим хищником, поднимая горящий песок с пылью. Огненные искры обжигающе танцевали поминальный танец над трупами бойцов.

С высоты Итачи происходящее более не напоминало войну. Узкий мир вокруг пал ниц перед открытыми Изуной и Мадарой вратами в преисподнюю.

Они смотрели в бездну и сидящее в ней зло решило рассмотреть дерзких юнцов.

Сердце Итачи ныло, по щекам текли слёзы, а грудная клетка заходилась от острой боли, однако несмотря на испытываемую агонию и запечатывающегося Десятихвостого, он бессознательно метнулся к опадающему бессильно младшему брату. Сасуноо дрогнуло, слушаясь хозяина, постепенно растворилось. Когда его стопы коснулись подгорелой, взрыхленной почвы, а обоняние уловило весь смрад пепелища кровавой бани, перед ним со стрекотом материализовалась Изуна. Перед глазами плыло — Итачи не успел среагировать на удар в солнечное сплетение, спровоцировавший тягучее, наполняющаяся чувство в очаге. Он закряхтел, закатил глаза, теряя сознание и на миг поймал эмоцию в стеклянных глазах Изуны.

Облегчение.

Итачи раскрыл веки в полной тишине. Она мертвым эхом зависла над ним, подстрекаемая вызывающими тошноту вонью пепла, металла, озона и смерти. Это произошло по щелчку: он вскочил с отчего-то сырой земли, не оглядываясь метнулся к лежащему бездвижно Саске.

Прошло не больше пары минут отключки, а небо значительно посветлело, высвобождаемая от гнёта окутанных в полотно тьмы туч. Лёгкий утренний туман смешивался с сизым дымом от потухшего пламени, колол кожу и вызывал дрожь, а рассветные лучи окрашивали дурную, испорченную землю в пурпурный, мягко-розовый, мелькая бликами на телах мертвецов позолотой.

Трупы населяли каждый кратер, не оставляя даже узкой тропы между ними. Их выколотые, изредка целые очи могли иметь честь в последний раз любоваться рассветным небом. Небом, знаменующим конец войны.

Вороны садились на разлагающиеся тела огромными стаями. Их клювы смачно щелкали, они ковырялись в человеческом мясе, радуясь настигнувшему их пиру.

Словно искусственное безмолвие разорвалось тихим всхлипом сидящего на коленях у тела брата Итачи.

— Саске, — позвал дрогнувшим голосом Итачи, осторожно прикоснулся к шее двумя пальцами.

Ничего не билось. Никакого пульса.

Прерывисто втянул в лёгкие спертый, протухший падалью воздух, навечно отпечатавшийся в лёгких, и молил Ками, Шинигами, Сусаноо — хоть бы выжил, лишь бы дышал. Однако ни через минуту, ни через две наваждение не спадало, а Саске продолжал лежать с крепко сомкнутыми веками, осунувшимся лицом, без движения грудной клетки и раздувающихся от малейшего дыхания ноздрей. Внутри у Учиха трескался лед, вбиваясь в стенки внутренних органов жесткими осколками, его будто окунули в ледяную воду зимней проруби. Всё естество, душа, пылала в агонии, жаждая пасть в лапы смерти от испытываемой скорби, разрывающей рёбра с сердцем.

Испачканные засохшей кровью руки сцепились на потемневшим запястье, а губы горько прошептали срывающимся, потерявшим всякую силу голосом:

— Глупый младший брат. Я же просил не геройствовать. Просил…