Манас великодушный

Прищурив левый глаз и собрав на лбу морщины, киргизский лев посмотрел в увеличительное стекло и увидел Миндибая, увидел в тот самый миг, когда Миндибай подъехал к воротам города. Лицо вестника было искажено страхом, и душа Манаса почуяла тревогу. Потом увидел Манас, как засмеялся Кыргын, а вслед за ним засмеялся вестник, и этот смех на лице Миндибая, сменивший ужас, озадачил Манаса. Он велел позвать к себе Кошоя и Бакая и, когда мудрейшие из мудрых пришли, сказал им:

— Прибыл Миндибай. Возможно, что вести его дурные. Не отходите же сейчас от меня, ибо вы моя опора и крепость.

Манас не отрывал от глаза увеличительное стекло до тех пор, пока Миндибай не вступил во дворец.

Спешившись и поклонившись киргизским вождям, Миндибай воскликнул:

— У народа нашего есть упование! Вот счастливая весть: Каныкей родила Манасу первенца. Джакып его благословил, назвав Семетеем!

У Манаса отлегло от сердца. Душа его повеселела, а глаза наполнились слезами. Заплакали от счастья Бакай и Кошой, и все трое стали целовать Миндибая.

Манас воскликнул:

— Сердце мое слишком мало для такого счастья! Бакай и Кошой, крепость моя и опора! Передайте воинам: в конце месяца Манас приглашает всех на пир в честь рождения Семетея. Отправьте вестника пира к Алмамбету и Бурулче. Пусть этот пир будет таким, чтобы память о нем стала достоянием потомков!

Успокоившись, Манас спросил:

— Кроме этой вести, привез ли ты мне, Миндибай, другие слова от моей жены?

— Я привез тебе письмо. Вот оно, — сказал Миндибай, и вдруг лицо его побелело: в раскрытой кожаной сумке письма не было.

Миндибай упал на колени, крикнув:

— Возьми, хан Манас, голову мою за мой проступок: я потерял письмо! Перед самыми стенами Железной Столицы вырос передо мной Конурбай, страшный, как сама смерть. Видимо, когда мой конь взлетел над Конурбаем, письмо выпало из сумки. Я виновен. Вот моя голова.

— Если ты виновен, мой Миндибай, — медленно молвил Манас, — то я все же прощу тебя, если вспомнишь ты хоть бы несколько слов Каныкей.

Миндибай, обрадованный, сказал:

— Вот ее слова: Манас должен вернуться без промедления. Он победит только тогда, когда откажется от престола хана ханов.

Манас подумал и отвечал так:

— Отпразднуем рождение Семетея и покинем Железную Столицу. Шесть месяцев должен я сидеть на престоле хана ханов, чтобы дом Чингиза запомнил меня. Так нужно для дела народа, ради которого лилась кровь богатырей.

Не принял Манас вещих слов своей жены. Может быть, если бы прочел он ее письмо, написанное прозорливой мудростью, не остался бы он в Железной Столице до рокового срока, сразу покинул бы столицу хана ханов и беда не настигла бы несчастный дом киргизов!

Но случилось так, что письмо Каныкей прочел не Манас, а Конурбай.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ Коварство ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

В тайном коварстве — сила врагов.

Тайна величья — в правде веков.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Подняв бумагу, выпавшую из сумки вестника, Конурбай понял, что в его руках письмо, но прочесть его не сумел, ибо Каныкей писала арабскими буквами. Конурбай пришел было в отчаяние, но вдруг вспомнил, что старый Шийкучу хорошо знает обычаи туркестанских племен.

«Наверно, он разбирается и в арабских буквах», — подумал Конурбай.

Приближался час, когда из заброшенного рудника на условленное место приезжал для беседы со своим любимцем Шийкучу, наперсник Конурбая.

Главный Повар, опасаясь киргизов, выдавал себя за раба, состарившегося на службе одного из китайских ханов. Увидев его, Конурбай молча вручил ему письмо. Шийкучу взглянул на письмо и обрадовался.

— Это письмо — находка, — сказал он. — Его писала Каныкей, жена Манаса.

— Читай! — приказал Широкосапогий.

И Шийкучу превратил арабские буквы в такие слова: