Манас великодушный

Между тем Конурбай кружился третью неделю у городских ворот. Через неделю должен был наступить роковой срок, предсказанный в «Книге Смен», а от Шийкучу не было вестей. От злости Конурбай крошил свои зубы величиною с дверь, от злости плакал он, ибо в этом огромном великане душа была мелкая, хотя и храбрая. Он объехал все ворота города и увидел, что киргизская стража прочнее камня городской стены, что птица не пролетит, минуя караульщиков, призрак не пройдет без их ведома.

С утра до ночи кружился Конурбай на своем длиннохребетном Алкаре у городских ворот, боясь приблизиться к страже. Отчаяние овладело им. Он подумал:

«Я не понял киргизов. У них голоса, от которых дрожит земля. У них очи, от которых удирает враг. Прибыль для них — ничто, их нельзя подкупить. Думал я стать вершиной Китая, а превратился в овраг в глухой пустыне. Зло растет, уничтожая добро. Чтобы ствол жизни моей вырос, нужна смерть Манаса!»

Конурбай достал из-за кушака бурхана, маленького шестирукого бронзового идола Будды, поставил его перед собой на седле и взмолился к нему:

— Помоги мне, бурхан! Поддержи меня, если я слаб, научи, если я глуп!

Долго еще Конурбай клялся, рыдал, просил и требовал, долго еще кружился у ворот, пока вечер не сошел на землю.

Вдруг увидел он, что из ворот вышел маленький человек, чья спина была согнута силой старости. Это был соглядатай, Главный Повар. Он отошел от ворот на расстояние длиною в аркан и стал собирать какие-то травы. Собрав их, он вернулся в город.

«Неужели Шийкучу вышел только для того, чтобы нарвать траву, нужную для вкуса Манасовой пищи?» — подумал Конурбай и решил подползти к тому месту, на котором недавно топтался Шийкучу, ища благоуханные листья.

Конурбай спешился, привязал коня к дереву и пополз, прячась в траве. Руки его мучили траву, терзали мокрую от ночной росы землю, пока не нащупали нечто мягкое: то была лепешка. Конурбай отломил ее. Тесто было внутри еще теплым, а в нем таилась бумага — письмо соглядатая.

Конурбай отполз назад, вскочил на коня и поскакал в сторону заброшенных рудников. Однако не вошел он в рудники, ибо хотел остаться наедине с бумагой. Он спешился, высек из камней огонь, зажег трубку, с урчаньем затянулся табаком, собрал хворост, зажег костер и при свете костра стал читать послание Шийкучу. Вот что писал соглядатай:

«Три недели следил я за киргизами и их вождем. Скажу тебе правду: Манас непобедим в открытой борьбе. Эти слова прочти дважды: если б Манас не был киргизом, то я хотел бы, чтобы он был сыном дома Чингиза, ибо мудрость его велика, а сила чудесна. Теперь, когда на престоле Китая восседает Алмамбет, друг Манаса, возросла стократно сила Манаса. Вражда к дому Чингиза сделала эту силу кипучей, а дружба с Китаем даст ей бессмертие. Манас рожден для побед. Его сорок львов — ужас врага. Я думаю, что каждый из них сильнее тебя. Эти слова прочти дважды: Манаса можно победить только хитростью. У него нет недостатков, но я узнал его слабость.

Вот она. Манас любит просыпаться рано, когда войско еще спит. Босой, в одном халате, не опоясанный мечом, не прикрытый сталью, каждое утро стоит он, задумавшись, над ключевой водой. О чем он думает? Не знаю, ибо душа его равна вселенной, а может быть, шире ее. Знаю другое: так он погружен в свои думы, что не заметит тебя в это время, хоть стань спереди, хоть сбоку, хоть позади него. Так стоит Манас, слушая голос воды, пока призыв к молитве не выведет его из этой задумчивости. Если даже заговоришь ты с ним, не ответит он тебе, не замечая тебя. Вот в такое мгновение Манаса можно убить».

Письмо Шийкучу придало Конурбаю мужества и надежды. Его душа была мелкой, но жажда величия — глубокой, а ненависть к Манасу — обширной. Он посмотрел на свою секиру, на ее острую сталь, пропитанную страшным ядом, и сказал:

— Я убью Манаса.