Мандала

Это случилось ночью через несколько дней после того, как она поселилась в монастыре. Она допоздна занималась, потом уснула крепким сном, но скоро проснулась, оттого что ей было трудно дышать. Кто-то прижимал её, навалившись грузным телом. Минуту-другую её мутное сознание металось между сном и явью, пока она не догадалась, что попала в беду. Поняв, кто этот тип, сопящий над ней, точно дикий вепрь, она попыталась его оттолкнуть и закричать, однако крик не смог вырваться из-под его толстой ладони, и мощная туша не двинулась с места. Оксун сопротивлялась изо всех сил. Тогда её шею обжёг ледяной холод. В лунном свете, проникавшем сквозь дверную щель, сверкнуло острое лезвие ножа.

«Не дёргайся. Если жить хочешь», – зловеще прошипел он ей в ухо. Чувствуя, что силы покидают её, она закрыла глаза.

На следующий день Оксун прибежала домой и рассказала о случившемся матери. Однако та почему-то даже не удивилась. Вытаращив глаза, она велела дочери помалкивать и поспешила в монастырь. Вернувшись, мать вытолкала дочь за дверь, прикрикивая: «Ну, ступай! Ступай!»

Оксун противилась, но мать толкала её и щипала: «Тебе повезло, дурёха. Делай, как тебе велят! Я знаю, что говорю…»

Девушка в слезах вернулась в монастырь, а семью освободили от арендной платы за землю и в придачу дали хороший участок под огород.

Оксун смотрела на меня полными слёз глазами и повторяла: «Мне страшно».

Перебрав в голове тысячи мыслей, я наконец решил, что лучше всего ей будет уехать из деревни. Я продал несколько мешков риса, добавил выручку к имевшимся у меня скудным сбережениям и отдал деньги Оксун. «Уезжай куда-нибудь подальше, – сказал я ей искренне, по-братски. – Лучше в Сеул или в какой-нибудь другой большой город. Поработаешь кухаркой, освоишься – а там что-нибудь да подвернётся. Главное – твёрдо решиться…»

3

– Покинувший горы монах, всё равно что рыба, выпрыгнувшая из воды, – сказал Чисан. – Для монаха зло расхаживать по столичным улицам среди бела дня. Вот и приходится красться под покровом ночного мрака, словно вор или нелегал.

Под мигающими неоновыми вывесками сновали люди – их было что песка морского. С резкими гудками мчались автомобили, извергая клубы чёрного дыма.

– Все рвутся в Сеул, и только в Сеул. Словно повесили себе на шею слоган, как вешают чётки: «Долой горы – да здравствует город! Долой изоляцию – да здравствует общение!» Наверное, больше половины монахов всей страны живёт в Сеуле: в больших и малых монастырях, в буддийских храмах и в шаманских обителях, в роскошных особняках, которые они называют своими пещерами…

– Должно быть, это акт милосердия: они там, чтобы спасать людей.

– Спасать людей? Кого ты спасёшь, если сам себя спасти не можешь? Монаху нельзя покидать горы. Сперва надо завершить работу над собой – в уединении, в горах, под пение птиц и шум ветра.

– А потом?

– А вот потом можно и уйти. Покинуть горы и спасать людей. Мы ушли с городских улиц в горы ради любви к людям, ради того, чтобы обрести силу любить. Это временное уединение, а ни в коем случае не побег. Уход в монастырь – средство, а не цель. Мы условились всего лишь ненадолго удалиться от мира, чтобы яснее понять его. В некоторых случаях уход имеет значение, только если подразумевается возвращение. Но беда в том, что сейчас большинство монахов делают его целью, а не средством. Они просто вверяют свои треволнения и заботы ветру в сосновой роще, звонкому журчанию воды, звукам мирной природы – всему, чем богаты горы. Так и прозябают в праздности, не имея нужды беспокоиться о пище, одежде и крове. Приняли себя за какую-то особую надмирную касту, помешались на мысли о собственном избранничестве и привилегированности, а все прочие для них – презренные миряне. Поэтому думающие люди ругают буддизм, считают его бегством от действительности, квазиисторической, квазинародной религией.

Столичные улицы пропитала липкая, как похоть, жара. Этот пахнущий спермой зной был до того горяч, что хотелось схватить первую попавшуюся девчонку – хоть свою, хоть чужую – и кувыркаться с ней. На небе не было звёзд.

– Так ничего не выйдет. Будь ты кем-то вроде Вонхё, Кёнхо или Манхэ[27], тогда ни горы, ни мир не помеха… Но если обычный человек станет строить из себя праведника, он и сам погибнет, и других погубит. Есть ли среди нынешних столичных монахов такие, как Кёнхо, Вонхё или Манхэ? Если бы нашлись, история корейского буддизма была бы совсем иной. Но есть только псевдо-Вонхё, псевдо-Кёнхо и псевдо-Манхэ. Эти сияющие огни, умопомрачительный шум, обворожительный женский смех… Как простому непросветлённому человеку устоять перед всем этим?

Я испытывал ужасный диссонанс. Ведь я и сам покинул горы, я и был той самой рыбой, выпрыгнувшей из воды, как сказал Чисан. Пока не исчезнет малейший отголосок этого диссонанса, Сеул для монаха не место.

– Зря мы сюда приехали. Лучше бы отправились в провинцию Чунчон.

– Ничего. Ненадолго окунуться в эту круговерть тоже неплохо.

Мимо нас, задевая плечи, проходили молодые девушки, поражая взгляд выпиравшими из-под облегающих нарядов прелестями.