Мандала

В одной из комнат свет не погашен. Похоже, в этом здании напротив живут медработники. Видно всё как на ладони. У окна стоит туалетный столик, сбоку – односпальная кровать. Открывается дверь, входит девушка с полотенцем на голове. Садится у зеркала, ставит локти на столик и подпирает руками подбородок. О чём она думает? Через некоторое время она начинает краситься. С чёткой отлаженностью повторяет серию действий: мажет, втирает, похлопывает, снова мажет, втирает, похлопывает. Эта девушка, сидящая у зеркала глубокой ночью, когда все крепко спят, выглядит необычайно сосредоточенной, даже строгой, как монах, проводящий церемонию. Глядя на её округлые плечи, я почему-то думаю, что она собирается покончить с собой. Возможно, мужчина, которого она любила всем существом, ушёл в мир иной или же почему-то отверг её. Она встала одна посреди ночи, чтобы напоследок навести красоту. Девушка поднимается. Последний макияж закончен. Я сглатываю слюну, не отрывая от неё взгляда. Однако мои ожидания безжалостно разбиваются, когда она задирает ногу на туалетный столик и закатывает штанину пижамы. В глаза бросается белоснежная кожа ног и пухлые ягодицы. Двумя ладонями она начинает массировать икры. Меняет ноги, массирует старательно и серьёзно. При этом её тонкая талия и полные ягодицы ритмично покачиваются. Я отчего-то чувствую себя преданным и непонятно на что злюсь. Наконец, закончив массаж, девушка раздевается. Лёгкая малиновая пижама летит на кровать, она остаётся в одном нижнем белье; её упругое, как круп дикой лошади, тело сверкает под светом лампы. Молча опускаю руку в штаны. Сжимаю корень горестей. Однако этот сморщенный комок даже не шелохнётся. Так нельзя, нельзя… Отчаянно двигаю рукой, едва не плача. Но как ни стараюсь, плоть остаётся безответной, и я бессильно сдаюсь. Девушка кладёт руки на пояс и делает полный оборот. Потом, пританцовывая, вертится туда-сюда. Её движения необычайно сексуальны и соблазнительны. Однако, как ни странно, эта сцена кажется мне какой-то нереальной и нисколько не возбуждает – только ещё сильнее накатывают одиночество и тоска. Может, оттого что я насмотрелся на мертвецов?

Иду в мотель, где мы, трудяги моктака, по очереди отдыхаем. Разбудив спящего товарища, посылаю его в морг, а сам падаю как подкошенный. Едва закрываю глаза, в голове начинают мелькать внахлёст обнажённое женское тело и бледное, как на старой фотокарточке, лицо мертвеца. Голова раскалывается.

Над крематорием клубится сизый дым, внутри полно покойников, ждущих своей очереди. Жили – ждали, умерли – снова ждут. О-о, неужели всё, что дано человеку, это ожидание, и только?

В круглом коридоре с десятком печей слоняются живые. От усталости и раздражения по их лицам катится липкий пот. Всем хочется поскорее покончить с этим тёмным мрачным делом и вернуться «в номер».

Наконец жерло печи открывается и сгоревшие останки ссыпают в жестяной контейнер, похожий на мусорный совок. Напившиеся жертвенного вина краснолицые кочегары перемещают останки в железную ступу и толкут молотом. Превратив кости в прах, высыпают в урну. Эту урну, перевязанную белой лентой, родственник покойного вешает на шею, после чего садится в катафалк – последняя дань живых мёртвому отдана.

Теперь осталось только развеять прах в воздухе и любить этот воздух. Мы ведь тоже станем воздухом.

Я познал вино раньше, чем Будду, оттого мир кажется жутко ничтожным.

Даже если я буду вечно надрывать жилы, мне не устоять перед вагиной восемнадцатилетней девчонки, перед глубиной этой дыры…

Кто поймёт душу древнего монаха, который, даже познав свою истинную природу, исступлённо скитался по горам и долам?

О-о, если мне снова выпадет несчастье родиться человеком, я не буду плакать – я выйду из материнской утробы со смехом.

Проснулся я поздно, выглянул за окно – весь двор замело. Чисан до сих пор не вернулся. Похоже, он и вправду решил всё пропить. Пришла пора нам с ним распрощаться – с этой мыслью я вышел чистить снег. Обливаясь потом, спустился до холма, откуда была видна деревня. Под белым покровом, она казалась воплощением покоя. Я медленно воткнул лопату в снег и с силой облокотился о рукоять. Лезвие во что-то упёрлось. Вытащив лопату, я принялся разгребать снег руками.

Там на коленях со сложенными у груди ладонями лежал человек в монашеской одежде – он будто пытался заползти на холм. Это был Чисан. На его спине висела пустая котомка.

Я обеими руками поднял его голову и смахнул с глаз снег. Веки были плотно закрыты. Провёл ли он себе обряд открытия глаз или нет – этого мне было не понять.

8

Я взвалил тело Чисана на спину. Оно оказалось неожиданно лёгким. Говорят, тело человека, который жил только духом, ничего не весит. Я не знал, так ли это было. Чисан ведь был отступником и не столько жил духом, сколько боролся с нападками плотских страстей.

Склон холма был скользким. Несколько раз я вместе с телом Чисана скатывался вниз. В храм я вернулся весь взмокший.