Мандаринка на Новый год

Наверное, у Ника было классическое состояние аффекта. Потому что им овладело одно-единственное желание, одна мысль, одно устремление – успеть. Успеть до наступления Нового года поговорить с Любой. Всё остальное отошло на задний план, потеряло на данный момент значение – то, что ее может не быть дома, или она с грёбаным Марком. Важным было только одно – успеть сказать ей. И если он имеет на это право, если она всё еще ждёт, и если… Много-много «если», ни грамма логики – и он просто рвался изо всех сил к ней сквозь метель, толпу, местами нетрезвую, пробки, не отпускающие столицу даже в преддверии наступления Нового года. И точно Ник знал только одно – он должен успеть, должен успеть до двенадцати. Такая вот хреновая Золушка!

Он не успел набрать номер квартиры на домофоне, как сзади его подпёрла веселая компания. Дверь подъезда открылась, с Новым годом поздравили, нового счастья пожелали. Счастье у него одно. Не новое. Прошлогоднее даже.

Он нажал на дверной звонок. Звонил долго. Сконцентрировался на собственном указательном пальце, на кнопке звонка, на едва слышном треньканье за дверью. Ник не позволял себе думать о том, что будет, если… Нет, она дома. Она должна быть дома. Она должна ждать его!

Он, в конце концов, отпустил кнопку звонка. Гробовая тишина в подъезде. Тишина за дверью. Ее нет дома. Он устало опёрся ладонью о запертую дверь. Всё напрасно. Всё зря.

Щёлкнул замок.

Ник едва успел убрать руку, как дверь открылась. На пороге – она. Любава.

На ней спортивные бирюзовые брючки, белая футболка, ноги упакованы в тёплые носки. Совсем не праздничный наряд. Чёлка убрана со лба заколкой, лицо без косметики. Абсолютно домашний вид, будто спать уже собралась и читала книжку перед сном. Лишь дорогой золотой браслет на запястье выбивается из сонного настроения. И даёт надежду.

Ник без приглашения шагнул через порог, заставив ее отступить на пару шагов, захлопнул за собой дверь. Вдохнул поглубже, шумно выдохнул и понял. Что не в состоянии сказать ни слова. Словно напрочь отказал речевой аппарат – как при каком-то там синдроме. Вдохнул еще раз. Не помогло. Дышать может, а говорить – нет. Люба тоже молчит.

Ник зажмурился. На его протянутой ладони оранжевый мандарин. Он открыл глаза, чтобы увидеть, как она отрицательно качнёт головой. Еще шаг, еще более настойчиво предложенная мандаринка. Она снова качает головой. Всё верно. Он должен сказать. Должен – и не может.

А Люба неожиданно первая нарушает молчание.

– Ладно. Хорошо. Я дам тебе еще один шанс. Но только один, слышишь, Самойлов, только один! – Голос ее звучит звонко, и она следует примеру Ника – шумно выдыхает. Продолжает уже спокойнее: – Это не секс, слышишь меня? Тут не будет третьей, четвертой и черт знает какой попытки! Еще один шанс. Только один, понял меня?

Ник кивает. Он такой красивый. Сбившийся шарф, полураспахнутое пальто, нерастаявшие снежинки в рыжих волосах, румяные щёки. И странные глаза. Эти глаза говорят больше, чем он ей сказал за всё время. Они кричат. И Люба не может не ответить на этот крик. Она уже говорила это ему. Она уже слышала в ответ то, что едва не убило ее. Хуже не будет. Она его любит. Ей нетрудно сказать это еще раз.

– Я люблю тебя.

Эти слова рушат стену его молчания. Прозрачную стеклянную преграду между ними. И его ответное: «Я люблю тебя» начинает звучать еще до того, как отзвучало ее. И остановиться он уже не может и не хочет. Шагнуть к ней, прижать к себе и целовать во всё, что попадётся: макушку, смешную заколку, лоб, щёки, веки, кончик носа, едва не задыхаясь и приговаривая между поцелуями: «Люблю тебя. Люблю. Люблю…»

Сначала она пыталась сдержаться, но не получилось. И она заревела, не заплакала, а именно заревела, уткнувшись ему в распахнутый ворот пальто, куда-то то ли в шарф, то ли в толстовку. Он сначала пытается спросить, понять, успокоить, а потом лишь прижимает ее к себе и слегка раскачивается, гладя по голове, по вздрагивающим плечам. И шепчет всё то же «люблю», не в силах сказать ничего иного.

Потом она все же успокаивается. Поднимает к нему лицо, нисколько не стесняясь своей зарёванности:

– Вот скажи мне… скажи мне, кто тебе мешал это сказать мне тогда?!

– Никто, – честно отвечает он. – Я сам. Я. Дурак. Тупой. Идиот. Тормоз. Болван.

– Прекрати! Прекрати ругать моего любимого мужчину!

– Любимый мужчина… это я?

– Ну а кто же еще? – сквозь еще непросохшие слезы усмехается Люба.

– Любава… – Ник накрывает своей рукой ее, лежащую у него на груди. – Я… я точно знаю, что недостоин тебя. У меня непростой характер – я тугодум, молчун и зануда. У меня тяжелая и не самая престижная работа, нет и в помине хрустального дворца для тебя – хотя я, конечно, буду стараться. Внешне я далеко не красавец и… В общем, ты могла бы найти себя кого-то и получше. Но уже поздно. Я тебя не отпущу. Никому не отдам и не отпущу, слышишь?!

– Не отпускай. – Она привстаёт на мысочки, утыкается ему губами в ухо и обнимает за шею. – Держи крепче и не отпускай. Пожалуйста, не отпускай…

– Не отпущу. – Он обхватывает ее обеими руками. – Никогда не отпущу.