Мандарины – не главное. Рассказы к Новому году и Рождеству

– Михайло, не гони ты так, – пару раз просил Валя.

Но в первый раз Ломоносов, не сбавляя шага, ответил:

– Неусыпный труд все препятствия преодолевает.

Во второй:

– Ленивый человек в беспечном покое сходен с неподвижною болотною водою, которая, кроме смраду и презренных гадин, ничего не производит.

Валя обиделся на «презренную гадину» и больше с Ломоносовым не заговаривал. Толкнув психиатра в бок, я шепнул:

– Это он не про тебя. Он собственными цитатами шпарит.

– А ты откуда знаешь? – удивился Валя.

– С института помню.

– Это ж в каком институте так Ломоносова изучают?

Чувствуя, как щеки краснеют, я нехотя выдавил:

– В МГУ.

– О, Михайло! – радостно воскликнул Валя. – Слыхал? Рыжий, оказывается, в МГУ учился.

Ломоносов на ходу обернулся, окинул меня строгим, оценивающим взглядом, задержал внимание на волочащейся ноге в незашнурованном ботинке и сурово произнес:

– Бывали у нас студенты и получше, – чуть подумал и добавил: – Хотя и похуже тоже бывали.

Менты стояли у кубинского посольства ровно в том месте, где я пожелал. Лица их приобрели синеватый оттенок, на плечах и меховых шапках белел сантиметровый слой снега. В довершение всего в паре десятков шагов застыли еще двое стражей порядка. В руке одного была зажата тележка, на которой они, кажется, собирались увезти с мороза своих безнадежно остолбеневших товарищей.

Выглядело это до того забавно, что Валя, не сдержавшись, прыснул от смеха, и мы оба расхохотались, пихая друг друга локтями. Ломоносов же прожег нас свирепым взглядом и немедля выдал каждому по удару ложкой.

– Показывай, где палочку нашли! – приказал он.

– Вон там. – Я ткнул пальцем в декольте стоящей у ворот куклы.

Ломоносов внимательно поглядел на нее, хмыкнул, подошел и, держа палочку двумя пальцами, вложил в декольте. Я покрутил головой – снежинки по-прежнему висели в воздухе, менты остались на своих местах. Кукла, загорелая, красивая и роковая в своем желтом платье, загадочно улыбалась. Михайло нахмурился, вытащил палочку и сунул снова. Опять ничего не произошло. Он повторил – вынул-сунул.

– Да-а-а, – задумчиво протянул Валя, наблюдая за процессом. – Вот что надо в интернет выкладывать. Жалко, телефона нет.

После пятой попытки Ломоносов убрал палочку в карман, а я вдруг заметил странную деталь – на кукле, в отличие от тех же ментов, не было ни снежинки. Как если бы они таяли, едва коснувшись ее. Или пролетали… сквозь?

Михайло вгляделся в куклу внимательней прежнего, как вдруг с размаху залепил ей ложкой по лбу. Яростное шипение заставилось нас с Валей отпрянуть назад. На месте куклы бешено извивалась трехметровая ослепительно желтая гадюка. Ощерилась, распахнула хищную пасть, сжалась, готовясь к броску. А потом нырнула плоской головой вниз и на наших глазах исчезла под землей.

– Дурной знак, – покачал головой Ломоносов, поворачиваясь к нам с Валей. – Говорите, олухи, как вы додумались кукле промеж грудей залезть?

– У меня было озарение, – признался Валя. – Я читал стихи задом наперед.

– Задом наперед? – быстро переспросил Ломоносов, и лицо его побледнело. – Здесь?

– Нет, на набережной.

– Веди.

Шагая за Ломоносовым по заснеженной, застывшей во времени Москве, я думал о том, что никогда заранее не угадаешь, как пройдут последние часы твоей жизни. Будешь ли ты мучиться в одиночестве на больничной койке или мягко, еле заметно улыбаться, оглядывая лица родных и близких. Будешь фонтанировать тостами и кричать: «До дна!» или просидишь допоздна на работе, набирая квартальный отчет. Будешь смотреть в самолете скучный, порезанный цензурой боевик или же проведешь это время в такси, рассчитывая совсем скоро оказаться дома.

– Вот здесь. – Валя остановился под табличкой: «Причал „Б. Устьинский мост“». – Я взялся рукой и…

Он хотел уцепиться за опору, но Ломоносов не позволил – шлепнул тяжелой, широкой ладонью по запястью и велел:

– Рассказывай, что за озарение.

Валя робко, будто поставленный на табуретку мальчик, прочел стихи. Последняя строка заставила Михайло усмехнуться.

– Берегись ломоносовской ложки, – повторил он и качнул головой. – Вот черти! Дрянные стишки, конечно, – повернулся к психиатру и с подозрением прищурился: – Все сказал? Или еще чего?

Несколько секунд они безотрывно смотрели друг на друга, потом Валя часто заморгал и страшным шепотом признался:

– Себя я видел.

– Где? – быстро спросил Ломоносов.

– Там. – Он повел рукой в сторону замерзшей реки и добавил: – Будто в отражении. Но как-то странно. Словно задом наперед.