Мандарины – не главное. Рассказы к Новому году и Рождеству

Ломоносов тяжело вздохнул, чуть помедлил, потом шлепнул ложкой по надписи «Причал „Б. Устьинский мост“». Буквы задрожали, задергались и исчезли, а вместо них на табличке проступили странные мелкие символы. Каждый представлял собой пару круглых скобок. Одни пары располагались вертикально, другие – горизонтально. Какие-то состояли из двух открывающихся скобок, а какие-то – из двух закрывающихся. Где-то первой шла закрывающаяся, а открывающаяся следом. В глаза бросался самый последний символ. Вроде ничего особенного, но выглядело почему-то зловеще – две скобки, одна расположенная вертикально, другая горизонтально, пересекались между собой.

Ломоносов нахмурился, отвернулся к замерзшей реке и замолчал. Немного подождав, я решился спросить:

– Так что надо делать-то?

Он не ответил. А Валя подошел ближе и вкрадчиво поинтересовался:

– Ложечка у тебя непростая? Да, Михайло?

– Непростая, – ответил Ломоносов, не поворачиваясь. – Прозревать помогает. Видеть все в истинном свете.

– Скажи-ка, Михайло, – голос психиатра стал совсем уж приторным. – А можно бы этой ложечкой одну женщину огреть? Пусть увидит все в истинном свете. Она в Твери живет. Раба божья Александра.

– Кто о чем, а вшивый о бане, – проворчал я.

– Кто о чем, а вшивый о вшивых, – резко осадил Ломоносов и покосился на Валю. – А раба божья Александра уже и так все в истинном свете увидела. Потому от тебя, проходимца, и ушла. К достойному человеку.

Психиатр от гнева покраснел до кончиков выглядывающих из-под шапки ушей. Пробормотал что-то вроде «ах ты, падла» и с кулаками бросился на Ломоносова. Но снова получил ложкой по лбу и упал в снег. Обиженно закричал:

– Ты потому, гнида, нас все ложкой своей лупил?! Хотел, чтобы мы прозрели? Чтоб в истинном свете все увидели? Чтобы стыдно стало?!

– Тебя – да, – невозмутимо кивнул Ломоносов. – А его, – он махнул рукой на меня, – хотел от дела греховного уберечь.

Я стыдливо спрятал глаза, а Валя растерянно переспросил:

– Какого греховного дела?

– Здесь, – невпопад ответил Михайло и махнул на табличку со скобками, – ведьмина нора. Такая два мира соединяет. А миров много, и в каждом свои законы природы, свои обитатели. Время по-разному идет. Где быстрей, где медленней. Сами ведьмины норы тоже разные бывают. Через одни можно в наш мир послание передать, а через другие – предмет. – Он вытащил из кармана палочку и принялся крутить ее между пальцев.

– Михайло, не томи, – попросил Валя то ли жалобно, то ли угрожающе.

– Хтоника, – отрезал Ломоносов. – Вот откуда эта палочка. И туда же ее нужно вернуть, чтобы равновесие восстановилось. Хтоника – мир далекий, и нам о нем почти что ничего неведомо. Знаний нет, одни легенды. Говорят, что время в Хтонике наоборот нашему идет. Говорят, что хтонические силы раньше Землей правили.

– Не могли они Землей править, если у них время наоборот, – уверенно сказал я.

– Почему? – не понял Валя.

– Наша Вселенная расширяется, а их мир, наоборот, сужаться должен. И никак мы сосуществовать не можем.

– Рыжий, а ты ж на каком факультете в МГУ учился?

– На физфаке, – смутился я.

– Прав он, – хмуро подтвердил Ломоносов. – Не может ни одна живая душа из нашего мира в Хтонику попасть.

– А ты, Михайло? – спросил Валя. – Ты ж неживая.

– Да что я? Я только и могу, что между ведьмиными норами прыгать. Вот, гляди.

Ломоносов легко подхватил нас с Валей за шиворот. Лицо обдало жаром, дыхание перехватило, и уже в следующий миг мы втроем оказались у кубинского посольства. Новая волна жара – и теперь мы вернулись на Арбат. Меня скрутило пополам и вырвало, Валю – тоже.

Михайло дождался, пока нам полегчает, и смущенно признался:

– Вот вся моя сила. А в Хтонику попасть может лишь умерший, да не больше сорока дней назад. Пока еще у души выбор есть. – Он с сочувствием взглянул на меня. – Так что твое намеренье теперь может добрую службу сослужить. У тебя ведь уже и оружие имеется.

– Имеется, – признал я и спросил со всей возможной твердостью: – Что нужно делать?

– Просто держать ее в руке, – Ломоносов подошел и отдал мне палочку, – когда ты…

Он не договорил и отошел назад.

– Рыжий, да о чем вы вообще?! – возмутился Валя.

– Вот об этом. – Я наконец достал из кармана табельный «макаров».

– Откуда у тебя взялся ствол?!

– Утром у сержанта стащил. В Зарядье.

– Зачем?!

– Сам догадайся, психиатр! – не выдержал я.

Валя несколько секунд растерянно глядел на меня, а потом принялся бормотать, вспоминая сказанное за день:

– Перед смертью хоть раз побывать в Зарядье… Последняя трапеза… В конце вспоминаешь начало… Еще жив, но это поправимо…

Он горько усмехнулся своим длинным обезьяньим лицом и достал мятую сигарету, сунул между зубов. Пошарил по карманам, отыскал спички, закурил. Выпустил струю дыма и задумчиво признал:

– Похоже, я и правда не психиатр, а психотерапевт. Причем говенный.

Валя снова затянулся, выдохнул дым, почти не разжимая губ, и щелчком отбросил сигарету в сторону. А потом вдруг неторопливо направился ко мне.

– Не смей, – предупредил я, снимая пистолет с предохранителя. – Валя, не вздумай.