Мандарины

— Ты встречаешься с ним иногда? Что с ним сталось? — спросил Анри, открывая дверь своего кабинета.

— Я думаю, он осведомитель полиции, — странным тоном произнес Ламбер. Анри с удивлением взглянул на него: на лбу Ламбера выступил пот.

— Что тебя навело на эту мысль?

— Вещи, которые он говорил мне.

— Разумеется: наркоман, который нуждается в деньгах, — это как раз тот тип, из которого можно сделать осведомителя, — согласился Анри. И с любопытством добавил: — Так что же он тебе рассказал?

— Он предложил мне забавную комбинацию, — отвечал Ламбер. — Обещал выдать мне негодяев, которые убили моего отца, в обмен на некоторые сведения.

— Какие сведения?

Ламбер посмотрел Анри прямо в глаза:

— Сведения о тебе.

Анри почувствовал, как у него засосало под ложечкой.

— Чем же я заинтересовал полицию? — с удивлением в голосе спросил он.

— Ты интересуешь Сезенака. — Ламбер не спускал глаз с Анри. — Говорят, ты на днях свидетельствовал в пользу некоего Мерсье, парня, промышлявшего на черном рынке где-то в Лионе и посещавшего семейство Бельом. Ты уверял, будто в сорок третьем и сорок четвертом он работал в нашей подпольной организации и двадцать третьего февраля тысяча девятьсот сорок четвертого года сопровождал тебя в Ла-Сутеррен.

— Верно, — сказал Анри. — И что?

— Никогда ты не встречался с Мерсье до этого месяца, — торжествующим тоном заявил Ламбер. — Сезенак это прекрасно знает, я — тоже. В тот год я следовал за тобой, словно тень: не было никакого Мерсье. Твоя поездка в Ла-Сутеррен состоялась двадцать девятого февраля, речь шла о том, что сопровождать тебя буду я, и дата поразила меня. Ты взял с собой Шанселя.

— Ты совсем спятил! — сказал Анри; он действительно чувствовал возмущение, как если бы Ламбер несправедливо заподозрил его. — Я дважды ездил в Ла-Сутеррен, первый раз с Мерсье, которого никто, кроме меня, не знал. Ты не заслуживаешь того, чтобы я отвечал тебе, — сердито добавил он, — потому что, по сути, ты сейчас обвиняешь меня в лжесвидетельстве, ни больше, ни меньше!

— Двадцать третьего ты был в Париже, — продолжал Ламбер, — все отмечено в моих блокнотах, я проверю, хотя знаю, что ездил ты всего один раз, это столько обсуждалось! Нет, не рассказывай мне сказки; истина в том, что Мерсье так или иначе держит в руках семейство Бельом, и, чтобы спасти этих двух бритых, ты помог оправдать осведомителя гестапо!

— Другому на твоем месте я набил бы морду, — сказал Анри. — Выйди сейчас же из этого кабинета и никогда здесь больше не показывайся.

— Подожди! — отвечал Ламбер. — Я должен еще кое-что сказать тебе. Я ничего не выложил Сезенаку, хотя, клянусь, мне хотелось, чтобы он заговорил. Я ничего ему не выложил, — повторил он, — зато теперь я чувствую себя в расчете. Я возвращаю себе свободу!

— Ты давно искал предлога! — сказал Анри. — И в конце концов выдумал его себе: поздравляю!

— Ничего я не выдумывал! — возразил Ламбер. — Боже мой! — добавил он. — Каким я был кретином! Я считал тебя таким честным, таким бескорыстным! Меня это приводило в смущение! Я воображал, что должен быть лояльным по отношению к тебе. Какая тут лояльность! Ты судишь всех, хотя самого тебя угрызения совести терзают не больше, чем любого другого.