Читаем Мандельштам, Блок и границы мифопоэтического символизма полностью

В «Письме о театре» (1918) Блок писал:

Театр есть та область искусства, о которой прежде других можно сказать: здесь искусство соприкасается с жизнью, здесь они встречаются лицом к лицу; <…> здесь эти вечные враги, которые некогда должны стать друзьями, вырывают друг у друга наиболее драгоценные завоевания; рампа есть линия огня; сочувственный и сильный зритель, находящийся на этой боевой линии, закаляется в испытании огнем. Слабый — развращается и гибнет[428].

Две отдельные и различные, даже враждующие сферы соприкасаются у пространственно определенной границы (рампы). Для зрелого Блока рампа, по-видимому, является основным структурным элементом театра, взятым в положительном смысле; она смыкает искусство и жизнь и позволяет им обмениваться своими дарами[429]. Маска же — коррелят негативной театральности, смешивающей жизнь и искусство[430].

Начиная уже со стихотворения «В час, когда пьянеют нарциссы…» (1904) театр у Блока характеризуется наличием рампы. В этом раннем произведении рампа закрытого, физического театра парадоксальным образом сосуществует с закатом над открытым, по-видимому, полем. С одной стороны, герой провозглашает: «Я, паяц, у блестящей рампы / Возникаю в открытый люк. / Это — бездна смотрит сквозь лампы / Ненасытно-жадный паук», — тогда как, с другой — «театр в закатном огне», а вздох за последней кулисой может означать дуновение с поля (I, 339)[431]. Жизнь накладывается на театральную реальность и смешивается с нею, но именно театральное пространство, а не маскарад задает для стихотворения концептуальную рамку. Пространство отграничивается рампой, в полутьме за спиной говорящего — кулуары (ср. «полутень последней кулисы»), а перед ним — подразумеваемая тьма «зрительного зала», непроницаемая для взгляда и пугающая («бездна <…> Ненасытно-жадный паук»). В стихотворении «Балаганчик», написанном в следующем году, знаком разрушения театральной иллюзии становится пересечение рампы: «Вдруг паяц перегнулся за рампу» (II, 83).

В цикле «Фаина», который в последнем авторском варианте лирической трилогии следует сразу за маскарадными стихами «Снежной маски», Блок вновь вводит физическую рампу — после одинаково безграничных снежных равнин и маскарада этого последнего цикла. Впрочем, в «Фаине» разграничение зрителей и «сцены» не всегда соответствует этой физической границе. Истинная рампа часто предстает в форме других сродных границ, пространственных и концептуальных.

Как хорошо известно, первая глубокая эмоциональная связь между Блоком и его будущей женой, музой его первой книги стихов Любовью Менделеевой установилась в тот вечер, когда они играли Гамлета и Офелию в любительском спектакле. Вдохновившая же «Снежную маску» и «Фаину» Наталья Волохова была профессиональной актрисой в театре Веры Коммиссаржевской, с которым Блок сотрудничал в качестве автора. В этой новой ситуации биографическая связь между героиней и сценой усиливается, а Блок оказывается либо за кулисами, либо среди зрителей. «Фаина» включает в себя первую группу «театральных» стихов, в которых блоковский герой находится не на «сцене» (как паяц, Гамлет и т. д.), а среди зрителей, и тем самым — первые его стихи, в которых сцена может функционировать как аналог «иного» мира или же проводник в «иной» мир.

В первом стихотворении «Фаины» — «Вот явилась. Заслонила…» (1906), — обозначающем переход от стихов «Снежной маски», все еще действует маскарадная эстетика. «Сцена» здесь физически безгранична («И под знойным снежным стоном / Расцвели черты твои. / Только тройка мчит со звоном / В снежно-белом забытьи» (II, 287)). Но еще важнее, что пафос стихотворения состоит в желании героя проникнуть сквозь маску героини, сквозь ее вуаль[432]: «Как за темною вуалью / Мне на миг открылась даль…» (II, 288). В конце эта маска, кажется, спадает совсем, что предвещает взаимопроникновение мира героя и мира героини: «Как над белой снежной далью / Пала темная вуаль…» (там же).

Но уже в следующем стихотворении изображено в самом чистом виде функционирование рампы, которая служит прежде всего разделению героя и героини:

Перейти на страницу:

Все книги серии Научная библиотека

Классик без ретуши
Классик без ретуши

В книге впервые в таком объеме собраны критические отзывы о творчестве В.В. Набокова (1899–1977), объективно представляющие особенности эстетической рецепции творчества писателя на всем протяжении его жизненного пути: сначала в литературных кругах русского зарубежья, затем — в западном литературном мире.Именно этими отзывами (как положительными, так и ядовито-негативными) сопровождали первые публикации произведений Набокова его современники, критики и писатели. Среди них — такие яркие литературные фигуры, как Г. Адамович, Ю. Айхенвальд, П. Бицилли, В. Вейдле, М. Осоргин, Г. Струве, В. Ходасевич, П. Акройд, Дж. Апдайк, Э. Бёрджесс, С. Лем, Дж.К. Оутс, А. Роб-Грийе, Ж.-П. Сартр, Э. Уилсон и др.Уникальность собранного фактического материала (зачастую малодоступного даже для специалистов) превращает сборник статей и рецензий (а также эссе, пародий, фрагментов писем) в необходимейшее пособие для более глубокого постижения набоковского феномена, в своеобразную хрестоматию, представляющую историю мировой критики на протяжении полувека, показывающую литературные нравы, эстетические пристрастия и вкусы целой эпохи.

Владимир Владимирович Набоков , Николай Георгиевич Мельников , Олег Анатольевич Коростелёв

Критика
Феноменология текста: Игра и репрессия
Феноменология текста: Игра и репрессия

В книге делается попытка подвергнуть существенному переосмыслению растиражированные в литературоведении канонические представления о творчестве видных английских и американских писателей, таких, как О. Уайльд, В. Вулф, Т. С. Элиот, Т. Фишер, Э. Хемингуэй, Г. Миллер, Дж. Д. Сэлинджер, Дж. Чивер, Дж. Апдайк и др. Предложенное прочтение их текстов как уклоняющихся от однозначной интерпретации дает возможность читателю открыть незамеченные прежде исследовательской мыслью новые векторы литературной истории XX века. И здесь особое внимание уделяется проблемам борьбы с литературной формой как с видом репрессии, критической стратегии текста, воссоздания в тексте движения бестелесной энергии и взаимоотношения человека с окружающими его вещами.

Андрей Алексеевич Аствацатуров

Культурология / Образование и наука

Похожие книги

Дискурсы Владимира Сорокина
Дискурсы Владимира Сорокина

Владимир Сорокин — один из самых ярких представителей русского постмодернизма, тексты которого часто вызывают бурную читательскую и критическую реакцию из-за обилия обеденной лексики, сцен секса и насилия. В своей монографии немецкий русист Дирк Уффельманн впервые анализирует все основные произведения Владимира Сорокина — от «Очереди» и «Романа» до «Метели» и «Теллурии». Автор показывает, как, черпая сюжеты из русской классики XIX века и соцреализма, обращаясь к популярной культуре и националистической риторике, Сорокин остается верен установке на расщепление чужих дискурсов. Автор комплексно подходит к эволюции письма Сорокина — некогда «сдержанного молодого человека», поразившего круг концептуалистов «неслыханным надругательством над советскими эстетическими нормами», впоследствии — скандального автора, чьи книги бросала в пенопластовый унитаз прокремлёвская молодежь, а ныне — живого классика, которого постоянно называют провидцем. Дирк Уффельманн — профессор Института славистики Гисенского университета им. Юстуса Либиха.

Дирк Уффельманн

Литературоведение / Прочее / Культура и искусство