Манга и философия

Сарута и Будда, как показывает Тэдзука в «Феникс» и «Будде», достигают мудрости частично через страдание, но также через медитацию. Стоицизм, как и буддизм, продвигает медитацию как метод достижения настоящего понимания всеобщего единства и настаивает на том, что мудрец, который может действительно осознать безграничность всеобъемлющего единства, действительно редок. Справедливость, как божественная сила, является атрибутом Будды и бодхисаттвы. Диоген Лаэртский и другие поздние античные мыслители часто описывают стоических и платонических мудрецов как людей, умеющих отделять свои души от своих тел и достигать удивительных состояний, включая ясновидение, пророчество, возможность наводить на людей различные вынужденные состояния и действия (разновидность античной магии), и физическое состояние, близкое к смерти, включая прекращение старения. Эпиктет рассказывает нам, что Гераклит и Диоген Афинский, философы, которые достигли наибольшего успеха, отбросили внешние атрибуты цивилизации и заслуженно вызывали богов. Если бы он прочитал биографию Тэдзуки, он определённо добавил бы в этот список Будду.

Средоточие на полезности медитации — это часть традиционного фокуса на отказе от своего Я, как необходимом шаге к достижению счастья и мудрости. В обеих традициях мудрец — это тот, кто способен отрешиться от мирских забот, эгоизма и, в конечном счете, от самозащиты и даже от самоидентичности, осознавая себя как крохотную частицу бесконечной вселенной. Легенды говорят, что настоящие стоические мудрецы могли не издать ни крика, когда их тела поджаривали до смерти в знаменитом Быке, потому что они заботились не о своём теле, но обо всей вселенной в целом, которая не будет страдать, если одна её мельчайшая часть будет уничтожена. Рекомендации против горя и гнева повторяются Эпиктетом, Сенекой и Марком Аврелием, они являются повторением основополагающего тезиса, что вы не должны быть более расстроены своими собственными страданиями, чем повреждением любой полосы единой ткани.

Сенека даже обсуждает готовность философа спокойно потерять свою руку (письмо 24), когда Эпиктет описывает, что все блага, ребёнок, тело, сама по себе жизнь может быть осознана не более чем банкет, на котором ты не более чем гость. Мы видим то же самое в «Карме», где суетный Аканемару охвачен гневом и отчаянием, когда он теряет конечность, в то время как мудрец Сарута страдает почти так же отчаянно над красотой и радостью жизни.

В восточной традиции причиняемые самому себе физические испытания, практикуемые некоторыми буддистскими сектами и многими другими индийскими аскетическими традициями (наиболее важно — отшельниками молодого Сиддхартхи, случайно встреченными и опрошенными), использовали физическое умерщвление плоти для того, чтобы усилить разум, отрешившись от забот о теле, а вместе с ним — и от всего материального мира. Боль, причиняемая самому себе, здесь воспринимается частично как самонаказание за грехи, искупление кармической вины. Самобичевание служило искуплением во времена средневекового христианства, но также это способ отделить разум от тела, техника, применяемая для тех, кому не удавалось достигнуть этого посредством одной медитации, как делал Будда. Более благородная форма отказа от собственного Я, чем причинение себе боли,— это самопожертвование. Мудрец — тот, кто способен не только спокойно отказаться от своих интересов, но способен отдать своё Я на служение другим. Тэдзука открывает и закрывает «Будду» историей благородного кролика, который не имеет дара отдать себя великому мудрецу и жертвует своим телом, чтобы накормить его.

Ни одно создание не понимает закон природы лучше — всё живое рождается и всё живое умирает. Тезис разделения плоти и разума даёт возможность слияния разума и вселенной и является другим центральным элементом буддизма и стоицизма. Нирвана — конечная цель в буддистской традиции — достигается разделением тела и разума и отказом от разделения между собой и другими. Только после этого разделения можно рассматривать разум во всеобщей перспективе, глядя на жизнь во всех направлениях сразу, и понять истинную природу цикла жизни и смерти. Тэдзука изображает этот распад самости как единую сеть взаимообъединённых форм жизни, изображение которой появляется в близком к нирване состоянии Саруты в «Карме» («Феникс»), в возвышении Яманобея к бессмертию в «Будущем» («Феникс») и в некоторых других моментах смерти, приближенных к нирване состояний, во всём собрании сочинений Тэдзуки.