Манга и философия

Исторически концепция абсолютного Бога существует в меньшинстве философий и религий. Во время формирования буддизма сильнейшее влияние на него оказали индуистские традиции, так же как даосизм, дзен, а в Японии — синтоизм, но ни в одной из этих систем не было модели доминирующего универсального Божества. В ранней европейской философской традиции существовало много школ, которые похожим образом отрицали веру в фундаментального Бога, особенно соперники стоицизма — эпикурианство, скептицизм, цинизм, манихейство и пифагорейцы. Те школы, которые имели концепцию абсолютного Бога,— платонизм, неоплатонизм, аристотелианство и, конечно же, стоицизм — в конечном счёте стали преобладающими в Европе, большей частью потому, что они были впитаны поздней христианской традицией.

В отличие от стоиков, платоники и неоплатоники (так же, как ранее пифагорейцы и другие эллинские и эллинистические мистические культы) верили в реинкарнацию. Души платоников изначально существовали в божественном (небесном) царстве, но попадали в физическую форму, будучи сброшенными на землю к мирским заботам, и могли путём повторяющихся реинкарнаций, как философы, постоянно тренирующие свой разум, подняться по направлению к небесному и, в конечном счёте, разорвать круг реинкарнаций. На первый взгляд это похоже на буддизм, но платонические реинкарнации существуют только во вселенной, всецело управляемой Богом, от которого происходит всё в мире и к которому всё возвращается. Падение с небес делает душу несчастной, но однажды она сумеет вырваться на свободу из этой клетки и научится созерцать Бога. Философ может достигнуть настоящего высшего счастья и добродетели и открывать всеобъемлющую благую природу всего окружающего. Но только не души, созданные Тэдзукой. Даже нирвана Будды, как это рисует Тэдзука, не ведёт к совершенному счастью и не приоткрывает ни одного блага, не даёт утешения, кроме откровения, что каждая жизнь священна. Нет света в конце туннеля, кроме самой жизни.

Неприемлемо

Провидческий взгляд на мир, адаптированный стоицизмом, достиг наибольшего расцвета в начале ⅩⅧ столетия благодаря Готфриду Лейбницу. Он был разрушен Вольтером, который оспорил аргумент, что всё зло случается для большего добра, просто изображением ужасов и страданий мира с такой яркостью, что каждый читатель Задига, Кандида или поэмы о Лиссабонском землетрясении не может больше прощать богу или судьбе такую жестокость, а значит, не может верить в него. Вольтер и его читатель отрицают, что какой-либо бог может делать необходимыми невыразимые страдания тех, кто погиб во время землетрясения. Ущерб бесконечен, бессмысленные военные действия или нравственные страдания страдающих от любви, которые должны смотреть, как их возлюбленные умирают без надежды и даже без понимания, почему это происходит. Ангел Провидения, который запрещает герою Вольтера Задигу спрашивать, почему смерть и страдания так необходимы для общего блага, просит слишком многого.

Вселенная Тэдзуки похожа на вселенную Вольтера. Здесь невинных уничтожают землетрясения и вулканы, бессмысленные военные действия продолжаются поколение за поколением, любимые умирают без какой-либо значимой причины. Изредка Феникс снисходит до того, чтобы показать людям, почему они должны страдать так, как страдают, и когда она это делает, они обычно гневаются на неё, как Задиг гневался на своего ангела. Европейская философия учит читателя ожидать таких типов примеров, которые основаны на диалоге с концепцией Провидения. Но их нет. Инстинктивно мы ищем великого Бога, мы ждём, что автор будет защищаться или нападать. Но этого нет. Потому что палитра страданий и вопросов, которые в постановке Тэдзуки кажутся такими похожими, легко ошибочно принимается за мир провидения Лейбница и стоиков. Если мы ошибемся, вселенная Тэдзуки покажется бесконечно более непростительной, чем вселенная Лейбница, потому что разрушение не даёт ни одного шанса, никакого прогресса, не ведёт ни к какому благу. Но так и должно быть в мире Тэдзуки. Судьба служит справедливости, а не благу. Если персонажи Тэдзуки продолжают бороться против судьбы, то это не по той причине, которую подготовила для наших ожиданий западная философия.

Бунт

Шараку в «Трёхглазом» (1974—1978) — возможно, наиболее стереотипный герой манги, которого можно найти в сочинениях Тэдзуки. Это четырнадцатилетний единорог, одетый в школьную форму. Его дразнят, обижают, он безнадежно влюблён в самого красивого мальчика в классе, но когда завеса на его волшебном третьем глазу разбита, он обретает сверхъестественные силы, которые отправляют его в путешествия по всему миру в волнующие дальние страны.