Манга и философия

В Новом Свете американцы построили цивилизацию, которая была формалистской, лишённой таинственности и помешанной на овеществлении, и, по словам Кочмана, также была пропитана «обезличенной манерой выражения, свойственной белым» и «вместе с отсутствием эмоциональности и активного противостояния создала отстранённый образ жизни, основанный на культурных нормах белых» («Конфликт чёрного и белого стиля», стр. 21). Одним словом: западный модернизм — это не «круто».

Афроамериканская культура открывала новые возможности, не оглядываясь на конкретные традиции. Соответственно, Корнел Уэст, который использует модель «модернизма Нового Света» как основу для понимания духа чёрной американской цивилизации, использует модернистские идеи, построенные на сложных апроприациях идеи добровольного отчуждения в соответствии с глубокой верой в «упадочную американскую цивилизацию конца двадцатого века» («Корнел Уэст Ридер», стр. 89). Чёрная американская культура считается современной, потому что она находится в Новом Свете, хотя она в то же время специфическим образом «синхронизирована». Для Запада «модернизм Нового Света» выражается в «синхронизации звучания голосов как в ритуальной практике, так и в ежедневной (синкопы и повторы в речи, песнях, проповедях и молитвах) — короче говоря, в синхронизации наших усилий по сохранению нашего разума и гуманности в контексте евро-американского модернизма» («Сохраняя веру», стр. 17). Запад порождает образ модернизма, где «крутость» возвращает человеческие ценности — парадоксальным образом используя принцип добровольного ухода от мира технократической, «некрутой» белой Америки.

То же самое может быть сказано о культуре «каваи», которая достигает «нового всемирного модернизма», полагаясь на приёмы задержки, замещения, косвенных представлений и стилизации — все из которых можно найти в культуре манги. И «крутость», и «каваи» побеждают пассивное технобудущее, построенное на холодности. Активные жизненные ценности «крутости» и «каваи» «нового всемирного модернизма» помогают нам существовать в современном мире в более подлинном и менее отчуждённом виде. В Японии «каваи»-изображения служат для персонализации новых технологий и киберпространства. С самого начала культура «каваи» должна была служить очеловечиванию современной Японии, где жизнь стала статичной и подчинённой строгой форме даже для детей. «Каваи» находится в оппозиции с индустриальной отчуждённостью и несёт в себе естественность, близость, невинность и простоту — всё это положительные качества. «Каваи»-объекты можно потрогать, они демонстрируют аутентичность, которая затерялась в индустриальных обществах, «каваи» позволяет персонализировать и осваивать безликие предметы массового производства вроде мобильных телефонов или киберпространства. Для многих японцев — детей и взрослых — изображение «Хеллоу Китти» на холодильнике излучает дружественность и чувство безопасности, которых, похоже, так не хватает в безликом окружении из крайне однообразных многоквартирных домов и эстакад. «Каваи» также «смягчает» отношения между ступеньками равнодушных и неподвижных вертикальных иерархий, столь распространённых в Японии.

В то же время культура «каваи» не противостоит модернизму, наоборот, она служит его катализатором. И в этом они снова похожи с «крутостью». В 70‑е гг., когда потребление ради собственного удовольствия считалось уходом от традиционной японской культуры, «каваиность» означала свободу: «Милый» образ, который стал доминирующим среди японской молодёжи в конце 70‑х гг., использовался как недвусмысленный отказ от традиционного японского стиля»,— сообщает Лиз Сков («Модные течения, японизмы, постмодернизм, или Что такого японского в стиле „под мальчика“», стр. 145). По сути, «каваи» совсем не отражает традиционную японскую культуру и в корне своём является в некотором роде чужеродным.

И «крутость», и «каваи» должны рассматриваться как современные ценности, которые могут включать в себя такие противоположные понятия, как освобождение, дробление и отчуждение. Как заметил Роланд Келц, мир ценит японскую эстетику не за то, что она является ответвлением традиционной культуры древней цивилизации, но, скорее, наоборот — за присущую ей крайнюю современность и футуризм. Для многих жителей Запада, «эксцентричность и беззаботная дурашливость», а также «бесстрашие и свободомыслие» («Япономерика», стр. 6) современной культуры манги и аниме представляют «видение будущего, новый подход к созданию историй и миров» (стр. 7). Футуристический образ постколониальной Японии, которая смогла создать автономную культуру и завоевать мир, чью культуру она должна была пассивно поглощать и имитировать, действительно напоминает данное Западом определение афроамериканцев как «африканских людей нового мира и времени», которые «собираются организовывать поиск с необычной переменчивостью» («Сохраняя веру», стр. 8).