Мангыстауский фронт

Бестибай представил все это и даже зажмурился, а когда открыл глаза, увидел впереди всадника, трясущегося на каурой кобыле. Его длинная сухая спина торчала, как рыбья кость.

«Кто это едет? Похоже, что Искак. Хоть и ел всю жизнь за троих — все равно был тощий как палка. «Бездонный желудок!» — так его прозвали. Но Искак давно переехал из Майкудука на Бузачи. Неужто вернулся? — раздумывал Бестибай, издали стараясь угадать, чья же это худая спина, на которой чапан висит как пустой мешок, маячит впереди. — А может Рыскулбек? Когда работал секретарем исполкома, такой толстый был, что на лошадь не мог взобраться — на машине ездил. Сняли с должности — высох с огорчения и стал как щепка…»

Тем временем грузовик поравнялся с всадником, и Бестибай повернул голову, чтобы разглядеть, кого же послал аллах на пути. Глаза чуть не выпрыгнули из орбит: «Басикара?!» Но разве услышишь слабый человеческий голос за ревом мотора? Машина промчалась, а Басикара и головы не повернул. Что ему эта гремящая, плюющаяся дымом арба, коли он в седле!

Какое-то время Бестибай сидел неподвижно, будто застыл, и все так же глядел назад, где пылил всадник. Старик опомнился, когда друг скрылся за бугром, ткнул в бок дремавшую старуху, а шоферу сказал повелительным тоном: «Останови! Приехали!»

Шофер резко затормозил, махнул рукой на прощанье, и машина, заурчав, унеслась. Бестибай стоял на земле, но казалось, это вовсе не твердь, а болото, вроде того, что остается, когда море отступит. Басикара разглядел друга еще издали, что-то насмешливо крикнул, но ветер отнес его слова, и Бестибай их не разобрал. Басикара коснулся лошади плетью — кобылка быстрее задвигала ногами. Но всаднику этого показалось мало.

«Э-э-э, дочь греха!» — как в молодости, крикнул Басикара и уже сильнее огрел каурую плетью. Он лихо подскакал к Бестибаю, но, едва кобылка остановилась, Басикара, позорно сгорбившись, теряя посадку, съехал на шею лошади. Стараясь скрыть слабость, насмешливо посмотрел на приезжих, стоявших с корджунами и узелками.

— Вернулись?! Сыты, выходит, узекской жизнью? К старому тамдыру[50] потянуло?..

Бестибай и не придумал, что ответить: ослаб и обмяк. Надо же — друг жив, а он уже схоронил его в мыслях. Чего только не придет в голову на старости лет…

— Куда едешь?! — только и мог выдавить из себя.

Басикара будто и не слышал, поигрывая камчой, твердил свое:

— Вижу-вижу, что лепешки в Узеке не слаще майкудукских! Что это ты побледнел да отощал? Слышал, что возишь воду для казанов. Уж не на себе ли?

Бестибай и правда последнее время, чтобы не сидеть без дела, доставлял на верблюдице воду к столовой.

— Похоже, что арба ездит на тебе, Бестибай. Хотя чего спрашиваю? Твой родич Сары такой же вернулся. Щеки как мел, глаза потухли, еле-еле языком ворочает…

«И сюда дошел слух о неудачном сватовстве, — тоскливо подумал Бестибай. — Теперь Басикара не отстанет. Словно каракурт, будет жалить и жалить…»

— Постой-постой… Ты сказал, что Сары в Майкудуке?..

— Ха! Хороши родственники! — затрясся Басикара. — Разве он тебе не сказал, что едет сюда? Или в Узеке так повелось: невесты убегают от женихов, на стариках, как на ослах, воду возят, а сваты не разговаривают друг с другом? — издевался Басикара.

Что мог сказать в ответ Бестибай? Зашелестел рукавами чапана, воздел ладони к небу, как всегда делал, когда слышал или видел что-либо выше своего разумения. Все так же глядя не на друга, а в небо, где наметился тонкий, словно бумага, месяц, смиренно спросил:

— Значит, Сары здесь?

Басикара едва не свалился, с каурой, услышав вопрос. Задыхаясь от кашля, произнес:

— Так он тебя и ждет! Давно след простыл… А может, и ты за лошадью пожаловал? Сары, видать, к кокпару готовится… Давай и ты! Догоняй свата!

Он захохотал, представив сухонького, как лист, друга среди могучих кокпарщиков. Смеялся долго, вытирая большим пальцем бегущие из глаз слезы, а когда отсмеялся, сполз с седла и сразу сделался старым, немощным. И без того жидкая бороденка цвета полыни совсем поредела. Лоб, мокрый от пота, блестел, как кость. Не легко давалось Басикаре его молодечество, и жена Бестибая, не вмешивавшаяся все это время в разговор — пусть старики почешут языки, коли охота! — заметила:

— Да ты, Басикара, видно, совсем оглох. Врачи в Форту на весь Мангышлак кричали: «Больной сбежал!» — а ты не слышишь? — голос ее дрогнул от злости. — Вот мы и приехали напомнить тебе… — прошипела она старику в самое ухо: — В больнице тебя ждут!

Басикара не захотел, чтобы последнее слово осталось за женщиной.

— Это все враки! — серьезно ответил он. — Врачи сами заболели, когда я выздоровел. Вот и кричат, зовут меня, чтобы я их вылечил… Пошли в кибитку — расскажу…

Вот так встретились старые друзья, и, пока шли к зимовке, Бестибай осторожно расспрашивал о Сары. Нет, не шутил Басикара! Сары действительно приезжал в Майкудук, купил коня и куда-то подался. Для чего ему конь? И что все-таки произошло с Сары? Еще Бестибай не выпил первой пиалы чая и кусочек сахара не растаял у него на языке, а он уже спрашивал у друга, что тот думает обо всем этом.