Мангыстауский фронт

Брат уходил. В коридоре еще слышны его шаги, голос: с кем-то перекинулся парой фраз. Какие-то обрывки: «Разрыв пласта… Шарошка… Метров триста — сплошной мел».

Собеседник говорил медленно, с кавказским акцентом: «Настоящий ишак. Уперся — не сдвинешь. У нас про таких рассказывают: осла спросили: «Когда до деревни дойдешь?» Ответил: «Спроси у погонщика». Засмеялись. Потом все затихло. Брат ушел… Если бы окликнул, остановил…

И рев. Ужасный рев обрушился с неба. Будто вздохнула вселенная и все, что есть на ней, вот сейчас, сию минуту, схваченное адской, неуправляемой силой, поднимется, распадется и понесется в бездну ничтожнее пыли.

Скорее догадался, чем услышал: тарахтит телефон! Схватил трубку. Дежурный диспетчер орал, стараясь прорваться сквозь гул, но шелест едва доносился: «Дежурный Ющенко! Говорит Ющенко! Выброс на шестьдесят третьей! Выброс… Газ!»

До сознания дошло не сразу: «Это же скважина брата!»

В трубке тонко, по-комариному зудело: «Жалел Бестибаевич? Вы слышите? Выброс на шестьдесят…»

«Машину! Машину!» — надрывался Жалел. Но Ющенко твердил свое: «Газ! Вы слышите? Выброс на шесть…»

Их прервали. Жалел постучал по рычагу. Позвонил в гараж. Занято. Он перекидывал трубку из ладони в ладонь, словно пластмасса была раскалена. Снова позвонил — снова занято. Кинул трубку на рычаг, выскочил в коридор. Он был совершенно пуст. Даже у кассы, где всегда кто-нибудь толокся, не было ни души. Торкнулся к Тлепову. Никого. И секретарши нет в приемной…

«Куда все подевались? Странно… — машинально взглянул на часы. — Двадцать семь минут второго. Перерыв. Священный час принятия пищи. Черт побери! Что же делать?»

Он на миг растерялся. Выбежал на улицу. Плотный студеный воздух раскалывался от рева. Там, где темнела буровая, билось пламя. Оно уже стерло вышку, словно ее никогда и не было. «Быстрее. К гаражу! Там возьму машину…»

Он мчался напрямик, через сугробы. Падал, поднимался, снова падал. Ноги в кожаных легких ботинках скользили, разъезжались. Барахтаясь в сугробах, он терял время. «Надо было дозвониться. Вызвать машину. А-а-а, ладно. Близко уже…»

Кто-то, неслышно догнавший его, дернул из руки шапку — он и забыл про нее! — нахлобучил ему на голову. Что-то говорил, но не разобрать. И лица не запомнил. Да и не вглядывался. Высокий костер у горизонта притягивал как магнитом. Он на глазах набухал то кровью, то чернотой. Ужасные узлы перекручивали его. Огненный столб тончал, тончал, вытягиваясь в струну, — вот сейчас лопнет, разорвется — и вновь распухал, будто громадные мехи раздували костер.

«И сделались пламень и огонь и пали на землю; и степь стала прахом, и твари земные испепелились…»

Если бы не рев, от которого гудела земля, далекий грифон вовсе не казался страшным. В нем даже виделась своя, зловещая красота: гигантский огнедышащий цветок распустился посреди заснеженной степи. Траурной каймой были оторочены его алые лепестки, а гибкий стебель отливал то оранжевым, то золотым, то багровым.

«Быстрее! Быстрее! — шептал он, будто это могло что-то изменить. Одна мысль среди других — путаных, угарных — гнала его: — Брат! Брат! Как ты там? Господи, если ты существуешь… Если есть нечто высшее… Справедливость, Доброта, Любовь, Милосердие — помоги! Сделай так, чтобы брат остался жив. Уведи от беды!»

Безжалостный ветер дул навстречу. Наворачивался в груди ледяной ком. Подкатывал к горлу, душил.

«Быстрее! Быстрее!»

Уже у самого гаража зацепился за проволоку, упал, разодрал ладонь. Но боли не почувствовал. Из ворот вынеслась машина. Едва не угодив под колеса, кинулся навстречу, замахал руками, закричал. Грузовик затормозил так, что его развернуло на дороге. Но не было слышно ни скрежета тормозов, ни чертыханья шофера, открывшего дверцу, ни работающего мотора. Мир онемел. Только рев шел над степью, заглушая, придавливая все живое.

В кабине сидели друг на друге. Перемахнул через задний борт, нырнул под колышущийся тент. Машина сразу рванулась, его качнуло, но несколько крепких рук помогли устоять. Жалел и не спросил — был уверен: туда, к буровой, торопятся! Снял шапку, вытер потное лицо. Кто-то накинул ему на плечи ватник. Подвинулись, освобождая место на скамейке. Он сел и встретился глазами с Михаилом Михайловичем Алексеенко. Механик держал на коленях знакомый железный сундучок с инструментами. Невозмутимо и вместе с тем ободряюще механик глядел на Жалела, и от этого умудренного, всепонимающего взгляда, и еще оттого, что был теперь не один, а среди людей, — немного отпустило, отлегло от сердца.

«А может, обошлось? Почему нужно думать о худшем? Еще накличешь…»

Сунулся в пиджак за сигаретами и вспомнил с досадой: «Оставил второпях на столе…»

Перегнулся, попросил у соседа закурить. Тот протянул мятую захватанную пачку «Беломора», зажег спичку. От курева и совсем полегчало. Даже куда-то пропали, рассосались морозные иглы, коловшие грудь.