Мангыстауский фронт

Он бросал раздумья на полпути. Потому что дальше — это смутно понимал — двигаться было некуда. Шагни — и под обрыв… Раньше Жалел и не подозревал, что одна и та же боль может возвращаться снова и снова. Почти без изменений. Только все сильнее и сильнее. Пока вдруг не наступало безразличие и вместе с ним что-то смутно брезжило впереди, слабенько озарялось на миг, мелькало перед ним словно зарница. Это казалось необъяснимым. Но какое-то ощущение сокровенного смысла оставалось. Он отмечал про себя, что выпавший поутру снег поразительной, редкой белизны. Что дома вдоль улиц заиндевели, а степь, уходящая от поселка во все стороны, особенно плавная, мягкая. И небо сегодня удивительное: серовато-бледное, почти жемчужное и очень близкое. Сверху лился такой спокойный, рассеянный вечерний свет, что от него как бы расплывались, смазывались и люди, и машины, и дорога, и сугробы.

Ничто, оказывается, не утрачивалось — все возвращалось к нему. И та голубоватая верблюжья колючка — он глядел на нее как на диковинку, прилетев из Алма-Аты. И мир света, чистого песка, белого камня, открывшийся перед ним по дороге в Узек. И красноватый холм, на вершине которого живет каменный всадник, мчащийся на врага с копьем наперевес. И тот вечер, когда впервые поцеловал Тану…

И вот сейчас… Встретил по дороге Тюнина — он вел дочку из детсада. И пока они стояли, девочка нетерпеливо переступала крохотными ножками, обутыми в валеночки. Когда они расстались, в снегу светилась маленькая, с ладонь, ямка…

Все в нем и с ним. Время — прошлое, настоящее — вовсе не было неподвижным, застывшим, как цифры на часах. На самом деле оно двигалось, дышало, билось с ним вместе, рядом и в нем. Он где-то читал, что страх смерти — это одиночество, не преодоленное человеком. Но ведь с одиночеством человек не родился, а, постепенно старея, наживает его, как болезнь. И потому одиночество, как и страх перед смертью, излечивается одним — любовью.

«Есть на свете такое, что остается навсегда», — говорил ему брат.

Да, родина — навсегда. И любовь. И его дело… Все это живет в нем, прорастает, прорывается, несмотря ни на что. Это неудержимо, словно весна, которая — придет срок — рано или поздно растопит вот эти снега, лежащие до самого горизонта…

Он так задумался, что не слышал, как рядом притормозила машина, как из нее выпрыгнул Тлепов.

— Жалел! Погоди…

Он поднял голову. Жандос легко шел ему навстречу в кожаном хрустящем пальто, лихо заломленной дымчатой шляпе и узких остроносых ботинках. Красно-черный шарф в крупную клетку бился на ветру.

— Вернулся? — обрадовался Жалел. — Вот хорошо! Когда прилетел?

— Да уж домой к тебе заезжал. Сказали, что ты еще с работы не возвращался. Звоню в контору — твой телефон не отвечает. Значит, думаю, бродит где-то…

Он говорил отчетливо, весело и был, как всегда, гибко-упругий, собранный будто пружина, готовая в любой момент распрямиться…

— Ну, рассказывай… Как прошла коллегия? Что решили?..

После гибели Халелбека в Узек приезжала специальная комиссия, которая расследовала аварию на шестьдесят третьей скважине. Возглавлял комиссию Ерден Малкожин. Вскоре после ее отъезда Тлепова вызвали с отчетом в министерство. И вот он возвратился…

— А Ерден? Как вел себя? Да не тяни, — торопил Жалел.

Короткая усмешка блеснула на губах Тлепова.

— Что Ерден… Если бы можно было… — Не досказал. Но Жалел понял, что имел в виду Жандос. Одна и та же боль грызла их.

«Если бы вернуть брата…»

Он представил на миг, что есть такое средство… Прокрутили назад время, как кинопленку, и огненный столб, ревущий в степи, стал на глазах тончать, тончать, превращаясь в ниточку, и вот пропал. Стальной остров высится в степи. Вахта идет к вагончику, собираясь обедать, а брат еще сидит и разговаривает с ним…

Жандос сдвинул шляпу. Узкая красная полоска выделилась на выпуклом лбу. Стало заметно, как он бледен.

— Новая. Еще не обмялась, — сказал Тлепов ожесточенно. — Жмет, проклятая.

— У тебя вид… Прямо как из журнала мод.

— А что?! Знай Узек! Они думают… — Жандос неопределенно махнул рукой, затянутой в перчатку, — у нас здесь дикость… Кстати, чем закончился суд над этим стариком, отцом Таны?

— Осудили условно… Приняли во внимание возраст… — Жалел споткнулся, — другие обстоятельства. Вроде бы превысил пределы необходимой обороны. Уехали с дочерью в Шетпе…

— Бедная Тана! — вырвалось у Тлепова. — Сколько ей пришлось…

— Слушай, что же решила коллегия? — резко перебил Жалел, притопывая каблуком зашипевший в снегу окурок. — Не темни — выкладывай!

— В общем, выводы и наши и комиссии — подтверждены. Технология на шестьдесят третьей нарушена не была. Скважина проведена безукоризненно. Ошиблась лаборатория. Цемент не той марки… Нам с тобой и Юре Алексеенко врезали по выговору. Разрешите поздравить…

— Нашел с чем… — Жалел спрятал ладонь за спину.

— А разве не с чем? — Жандос повернулся к машине, которая стояла на обочине. Шофер, по своему обыкновению подняв капот, копался в моторе «антилопы». — Саша! — окликнул он его. — Дай мне, пожалуйста, папку… Кажется, на переднем сиденье лежит…